По тоненькой длинной травинке, медленно ползла зелёная, маленькая букашка. Добравшись до самого верха травинки, букашка остановилась, и словно задумавшись, сначала повернулась в одну сторону, потом в другую, и вдруг резко раскрыв свои маленькие крылышки, полетела над травой, пока не скрылась из виду.
Больше смотреть было не на что, и Пашка перевернувшись на спину, уставился в прозрачную голубизну неба, по которому медленно и плавно, плыли редкие, пушистые, белые облака.
- Однако в животе пусто, – сказал сам себе Пашка. – Надо бы чем-нибудь подкрепиться. Только где?
- К булочнику я не пойду, он зол на меня, – продолжал разговаривать сам с собою Пашка, глядя в небо. - Рассердился только лишь зато, что у меня в руках случайно оказалась его булка. Она сама упала с его лотка к моим ногам. Кто её грязную, потом купит? Так нет, поднял крик: «держи вора!»
При разговоре с самим собой, Пашка начал жестикулировать руками.
– Я струсил и дал дёру, бросив эту булку ему на лоток. Может, не надо было убегать? Не знаю. Было это вчера утром, а вечером, когда я проходил мимо его лавки, он сердито погрозил мне кулаком. Так что придётся с ним пока не встречаться. Зайду через пару дней. Он добрый и к тому времени, простит меня, тем более что это не первый раз подобная оказия.
Пашка почесал в затылке: - Бывало и почище. Так и то, он после сам предлагал мне, какую-нибудь булку, не всегда свежую, но каждый раз бесплатно.
Из-за этих размышлений, голод стал сильнее будоражить Пашку, заявляя о себе тянущим состоянием в области живота.
- Надо идти на базар, а там видно будет, – решил Пашка и поднялся с мягкого тряпичного вороха, который он с вечера постелил под себя вместо матраца.
Сладко потянувшись, Пашка прищурился и посмотрел по сторонам. Город был справа. Слева просёлочная дорога. Немного виляя, она уходила ещё дальше, в простиравшиеся почти до самого горизонта, поля, за которыми едва виднелась полоска леса.
Оглядевшись, Пашка решительно повернул направо и не спеша побрёл в сторону города.
Был август и Пашка предпочитал жить за городом на природе. И только с наступлением холодов, оставшись в городе, он, точно так же как и все остальные беспризорники, искал место потеплее, где-нибудь около котельных или иных мест излучавших тепло, где можно было худо-бедно перезимовать.
Сколько раз он потом, холодными зимними днями и ночами, будет вспоминать это тёплое, летнее время, эту беззаботную пору, когда любая поляна, за городом, приняв его в свои объятья, нежно, как заботливая мать, убаюкивает своё дитя песнями, станет убаюкивать его, стрёкотом сверчков.
Эти едва ли не единственные воспоминания, будут поддерживать Пашку, всю зиму, которая всегда начиналась для него с первых осенних холодов, и кончалась последними весенними.
Других воспоминаний у него почти не было. Отрывки прошедших лет занимали его мало. Своих родителей он почти не помнил, знал только, что в его беспризорности была виновата гражданская война, которая, колесом смерти и разрухи, прокатилась по всей его семье.
Сам он чудом уцелевший, в возрасте трёх лет был увезён в другую деревню, какой-то дальней родственницей, которая через пять лет умерла от тифа. Помыкавшись по разным людям, которые заставляли Пашку делать по дому всю самую чёрную работу, буквально за хлеб и воду, Пашка не выдержал этого, и, сбежав из деревни, подался в город, где и проживал вот уже, последние два года.
Дважды его ловили, чтобы сдать в колонию для беспризорников, и дважды сбежав от своих конвоиров, Пашка возвращался обратно в этот город.
Переезжать в какой-нибудь другой город, Пашка пока не хотел, не смотря на неоднократные, поэтому поводу предложения от своих сотоварищей по несчастью. И какие бы теперь трудности ни грозили Пашке, он всё равно оставался верен этому маленькому городку, в который вернулся вновь, после ночного сна на природе.
- Посторонись, посторонись, – услышал Пашка оклик извозчика, который очевидно, очень спешил.
Гружёная мешками телега, с грохотом проехала у Пашки перед самым носом.
- Посторонись, посторонись, – слышалось, где-то уже вдалеке, на соседней улице, куда свернула телега, управляемая крикливым извозчиком.
- «И что раскричался с утра пораньше?» – подумал Пашка, продолжая свой путь в сторону базара, который был почти в самом центре этого городка.
И хотя городок был не очень велик, нынче путь до базара, всё же, показался Пашке слишком долгим.
- «Наверно из-за голода», – подумал Пашка, оглядывая торгующих людей, после того, как он всё-таки дошёл до базара.
- Так, так, Чижики уже здесь, – тихо сказал сам себе Пашка, увидев компанию Саньки Чижа.
Дальше он говорил сам с собою уже не вслух.
– «Стало быть, шороху они уже навели. То-то я смотрю, бабки смотрят на меня, как-то не дружелюбно. Похоже, сегодня меня здесь не очень-то и попотчуют. И всё из-за этих Чижиков».
- А вот и сам атаман, – тихо сказал Пашка, – глядя на стоявших у мясного ряда, разодетых в рваньё мальчишек, к которым подошёл более рослый пацан, одетый несколько лучше, чем его верная гвардия.
Несколько раз, глянув по сторонам, Санька Чиж, пригнувшись к своим гвардейцам, начал что-то им нашёптывать.
Иногда поднимая голову, атаман всматривался в происходящее вокруг, после чего продолжал, инструктировать своих гвардейцев дальше, даже размахивая руками. Подняв в очередной раз голову, Санька Чиж заметил неподвижно стоявшего Пашку, который замер около молочного ряда.
Пристально посмотрев на Пашку, Чиж, опустив голову, продолжил разъяснение своего плана.
Вскоре его верные гвардейцы, разделившись по нескольку человек, бросились выполнять полученные указания своего атамана, а сам предводитель, не спеша, размеренным шагом, направился к Пашке.
Пашка безучастно глядел на его приближение. Бежать было бесполезно, раз уж Чиж сам, первым, изъявил желание к встрече.
- Здорово Пашка, – сказал Чиж мягким тоном, словно они были закадычными друзьями; однако руку для приветствия он не протянул.
Пашка беззвучно поздоровался, и вопросительно посмотрел на Чижа.
- Как жизнь одинокая? – спросил Чиж.
- Почему одинокая? – удивился Пашка.
- А потому что всё один бродишь. Давай к нам за компанию, – предложил Чиж.
- Нет, – поморщился Пашка, - у вас слишком шумно.
- Зато весело, - доставая папиросу, сказал Чиж.
- Всё равно нет, - опять поморщился Пашка, - я спокойствие люблю.
Чиж закурил.
- Зря, - выпуская облако дыма, сказал Чиж, - у нас не только весело, у нас и еда всегда есть.
Пашка сглотнул слюну, но виду не подал.
- Хочешь? – протянул папиросу Чиж, вглядываясь в Пашкино лицо.
- Можно, – вздохнул Пашка, принимая папиросу.
Затянувшись пару раз, он закашлялся.
- Давно не курил, – сказал Пашка, как бы оправдываясь.
- Если по нраву, то у нас и папироски всегда имеются, – продолжал свою агитацию Чиж.
Поняв, что просто так разговор не кончится, Пашка пообещал Чижу подумать над его предложением.
- Подумай, подумай, - выговорил Чиж и, развернувшись, чтобы уйти, добавил на прощание, - если надумаешь, приходи вечером в парк. Мы там, в конце дня, постоянно бываем.
После этих слов, Чиж ушёл.
Пашка посмотрев Чижу вслед, подумал, - «лучше б вы вообще оттуда и не вылезали бы никогда».
После того, как Чиж скрылся за торговыми рядами, Пашка принялся изучать обстановку, чтобы в точности уяснить для себя, – сможет ли он сегодня здесь чем-нибудь перекусить.
После визита Чижиков, это казалось делом трудным, тем более что они всё ещё были здесь и уходить пока явно не собирались.
- Принесла их нелёгкая, – сердился Пашка, наблюдая за суетой Чижиков, которые были похожи на охотничьих собак, снующих в поисках зверя.
Вот именно за эти действия, Пашка и не любил ни Чижа, ни его шумную компанию. Их действия были волчьими, как и методы, - урвать, стащить.
- «Нет, это не для меня, - думал Пашка. По мне лучше быть голодным, чем поступать, как это делают Чижики», - продолжал он свои мысли, присев на корточки около молочного ряда.
- Эй, малец, - услышал вдруг Пашка, чей-то оклик, и, повернул голову в сторону, откуда он донёсся.
- Ты чего здесь сидишь? А? – спросил тот же голос.
Встав на ноги, Пашка увидел средних лет женщину, торгующую молоком.
- Твои дружки-то, вон, как шустры, - она показала на снующих между торговыми рядами беспризорников. - И кажется уже в мясном ряду, что-то стащили, – она снова показала рукой на толпу бегущих беспризорников.
- Это не мои дружки, - буркнул Пашка, глядя на бегущих Чижиков, за которыми уже началась погоня, в лице здоровенного, бородатого дядьки.
С криком: - Держи ворьё! – он, на ходу размахивая кулаками, протопал вслед за убегающими беспризорниками.
В следующую секунду, сообразив, что случилось, за бородатым дядькой, кинулись ещё несколько мужиков из соседних рядов.
- Это не мои дружки, - ещё раз буркнул Пашка и демонстративно отвернулся от молочницы.
- Ладно тебе, ты что обиделся? – тронула она его за плечо.
Прикосновение было мягким, и Пашка не решился даже дёрнуть плечом, чтобы сбросить её руку.
- Я, наверное, тебя с кем-то спутала, – продолжала женщина, не убирая руки. - Я уже не в первый раз вижу тебя на этом базаре. Ты живёшь в этом городе? – спросила она Пашку, повернув его к себе лицом.
- Да! – ответил Пашка, глядя в землю.
- А как тебя зовут? – продолжала молочница расспрашивать Пашку.
- Пашка, – ответил он, всё так же потупившись вниз.
- Хочешь молока? – предложила молочница, присев перед ним на корточки, чтобы заглянуть в его глаза.
Пашка молча, не глядя на молочницу, кивнул.
Молочница, взяв его за руку, подвела к своим крынкам. Налив молоко в кружку, она отрезала кусок хлеба и протянула всё это Пашке.
Поклонившись в знак благодарности, Пашка молча, набросился на угощение.
Пока он ел, женщина, молча, смотрела на него, не обращая внимания на покупателей. Старичок из соседнего ряда, заметив Пашку, сунул ему в руки большое яблоко. Ещё одна женщина из молочного ряда, дала Пашке две варёные картофелины.
Пашка снова поклонившись в знак благодарности, принялся за картофель.
- Родители, поди, не знают, где ты? – спросила молочница.
Проглотив кусок картофелины, Пашка мотнув головой, ответил: - Батька с мамкой умерли, и ещё сестрёнка тоже.
- А ещё кто из близких родственников, али дальних, есть?
- Тётка была, так умерла от тифа, а больше никого нет.
- И что же ты теперь делаешь? Беспризорничаешь? – спросил старичок, подав Пашке ещё одно яблоко.
Поклонившись, Пашка взял яблоко и ответил: - беспризорничаю. Только я честный, – добавил Пашка и посмотрел на молочницу так искренне, что в его словах было трудно усомниться.
- Я не ворую, – продолжал Пашка.
- А как же ты живёшь? – спросила молочница.
- Кто что подаст, как сегодня, или бывает, помогаю кому-нибудь поднести чего, за еду, – ответил Пашка и добавил, - а воровать, это не хорошо, так меня ещё тётка учила, та, что от тифа померла.
Грустно смотревшая на Пашку молочница, погладила его по голове: - Хочешь жить у меня?
Пашка даже чуть-чуть поперхнулся от неожиданности. Опустив руку с надкусанным яблоком, он как-то очень грустно посмотрел на молочницу: - Вы это по настоящему, тётя? Вы хотите взять меня к себе?
- Да, если ты согласишься, – и она снова погладила Пашку по голове. – Я живу одна и буду тебе очень рада.
- И у вас совсем никого нет? – удивлённо спросил Пашка, взглянув молочнице в глаза.
- Никого, – горестно ответила женщина, – муж погиб в гражданскую войну, а сыновья умерли от тифа.
- А что я буду у вас делать? – спросил Пашка, сдерживая своё волнение.
- Будешь мне сыном, – просто ответила молочница.
Яблоки выпали у Пашки из рук. Мгновение, ещё постояв, он, молча, ткнулся в живот молочницы, обхватив её руками, а она тихо прижала его к себе одной рукой, а другой нежно погладила по голове.
Спустя несколько часов, устав от дальней дороги, Пашка спал на мягкой постели, в новом для него доме, который теперь должен был стать для него родным. Рядом, на табурете, сидела, та самая молочница, которая решила его усыновить.
Она сидела, и молча утирая слёзы, смотрела на этого маленького, честного парнишку, которого гражданская война и свирепый тиф, превратили в беспризорника и сироту.
Она смотрела на этого маленького человечка, в котором даже тяжёлые послевоенные годы и беспризорность, не смогли погубить чистой, честной, доброй и открытой души.
Она сидела и смотрела, а Пашка впервые за последние два года, спал спокойно и безмятежно, потому что рядом с ним, был добрый, и уже чуточку родной для него человек.
