Мира полулежала, вытянувшись на просторной кушетке, обтянутой мягким немецким велюром, в серо коричневую полоску. Она была подавлена и утомлена. Мира не привыкла вот так лежать, ничего не делая. Она стала взрослой слишком рано, в двенадцать лет, после трагической смерти её матери, по крайней мере, ей так сказали, и она этому верила. И хотя дед и отец её слишком любили, чтобы нагружать чем-либо, слишком баловали, слишком хвалили; хотя она для них была самой красивой, самой умной, самой что ни наесть самой – это не отразилось плачевно на её характере. Несмотря на раннюю потерю матери, она жила в атмосфере любви и понимания. О матери у неё сохранились довольно скудные воспоминания. Она точно помнила, что её мать была красива, весела, модно одевалась, и любила быструю езду. К несчастью покойная матушка не отличалась лаской и особой привязанностью к своей дочери, но любила наряжать Миру к праздникам и по выходным, заплетать её волосы в причудливые прически. И тогда, они отправлялись или на прогулку по парку, или в кафе, где вдоволь наедались мороженного, пирожных с газировкой или молочным коктейлем. Обласканная отцом, зацелованная, купающаяся в его пристальном внимании, Мира не понимала, почему она должна клянчить у мамы каждый скупой чмок в щеку. Зато с отцом у неё было полное взаимопонимание. В детстве он играл с ней в придуманных им же персонажей, ловко изображая их собственными руками. Это были забавные подвижные человечки Вася (правая рука) и Женя (левая рука); оса Дзыка, которая нещадно кусала Миру за бока; паук Нансик, который так быстро ползал по ковру, что Мира с воплями убегала от него из комнаты; немного позже появилась еще и муха Бронзохвила, которая медленно тяжко подлетала, плюхалась то на плечо, то на спину и бесконечно гадила, везде где садилась, и, несмотря на то, что это была всего лишь рука, появлялось чувство брезгливой гадливости и хотелось поскорее сбросить её с себя. Именно папа читал Мире книжки вслух, его можно было спросить о значении любого непонятного слова, а позже поговорить на любую тему, и всегда найти понимание. Наверное, поэтому она до сих пор испытывала к своему отцу нежные чистые чувства. В этих чувствах не было ни малейшего намека на какие-либо другие отношения, кроме отношения папа – дочь, никаких грязных мыслей, никакого насилия, покровительства или унижения, но искреннее родство душ и забота. После смерти матери, отец ни разу не приводил в дом другую женщину, если у него и был кто-то, то Мире было об этом неизвестно.
В ДОМЕ БЕЗ СОДОМА........
В дому на опушке, у горбатой сосны,
На старой пилораме, два усатых няни,
Кормили сгущенкой девчонку в панаме,
И ночь напролет берегли ее сны.
***
Пока ее мама была в Амстердаме,
Усатые няни слагали стихи,
Читали ей сказки, катали в салазках,
Пекли ей на ужин сладки пироги.
***
Бурьян подрастал во саду – огороде,
А с тем бурьяном и девчонка росла,
Ни чащ не боялась, ни темную воду,
Из жестких усищей косы плела.
***
И канула в лету маман в Амстердаме,
Ей памятник пошлый поставлен в ночи.
Дочурка училась, и книжки читала,
И грезила сказкой, как все малыши.
***
И в чаще глухой под присмотром природы,
Наядой нагой, в чистоте водяной,
Искала сокровища древних народов,
Сгребая песок с дна, прилежной рукой.
***
Сливаясь с дождем, танцевала под небом,
Босыми ногами топтала траву,
Вдыхала живые цветов ароматы,
Пила молодящую влагу – росу.
***
"Жил – был..."– начинается каждая сказка.
"Пил – ел..." – завершается чудный рассказ.
Приветствуйте чудо – девчонка в барашках,
Под добрым присмотром двоих мужиков.
Так она и росла, здравой не по годам. Она не была высокомерна, не считала себя лучше или хуже других, но старалась понять всех и вся. Именно этим она сейчас и занималась: пыталась понять, что движет Госпожой в её ненависти, чего она хочет добиться, и по какой причине она включила её – Миру в список своих жертв?
– Безусловно, одержимость Верховной жрицы, уходит корнями в далекое прошлое, но информации об этом у меня нет. Можно расспросить папу, он знает её очень давно. Но, будет ли он со мной откровенен? Он предан ей. Думаю, даже тайно её любит. Но меня-то он любит куда больше! – Мира широко улыбнулась сама себе.
– Чему это ты так радуешься, мой цыпленочек!
Мира совсем не заметила, когда отец вошел в гостиную. Она чувствовала себя немного неловко от того, что не могла вспомнить, проговаривала ли она свои мысли вслух.
– Ты давно здесь, пап? Подглядываешь за мной? Нехорошо подглядывать за девочкой, которая давно уже выросла! – произнося эти слова, она вовсе не злилась, но преодолевала свою минутную неловкость. – Я тут думала о «Леди – Т» (Мира всегда так называла Госпожу при отце). Ты же понимаешь, что её маниакальная одержимость местью, может нам навредить. Особенно в свете последних событий. Я не удивлюсь, если сердечный приступ её мужа вовсе не случайность. Ты её знаешь долгие годы, расскажи, что сделало её такой циничной и безжалостной. Вдобавок, она решает сугубо свои проблемы за наш счет. То, что мы входим в Тайное общество телемитов[30], которое она возглавляет, не делает нас её собственностью. Насколько я знаю наш устав, пост главы нашего сообщества, выборный.
– Девочка моя, я согласен с тобой в том, что «Леди – Т» решает свои проблемы силами нашего сообщества, и что она становится опасной для нас, в особенности для тебя. Но, прежде чем действовать, мы должны привлечь на свою сторону разумное большинство в нашем союзе. Иначе мы не сможем низложить её с поста верховной жрицы ордена. Я думаю об этом.
– Папа, что движет ею? Чего она хочет добиться? Ты же знаешь её куда больше чем я. Ведь еще не так давно всё было иначе, она больше не интересуется проблемами ордена, она зациклена на своей злобе!
– И в этом ты права. Пост Верховной жрицы достался «Леди-Т» в наследство от матери. Её мать была основателем Орден Белого Лотоса[31], и возглавляла его долгие годы, ей поклонялись, её уважали и почитали, поэтому когда старая Госпожа сделала «Леди-Т» своей преемницей, её кандидатуру поддержало большинство в нашем клане. Думаю, сместить её, как не странно это звучит, можно только подключив старую Госпожу к решению этой задачи. Хотя она и отошла от дел, но пользуется непререкаемым авторитетом. Думаю, даже она до конца не осведомлена о перипетиях судьбы своей дочери. «Леди-Т» слишком скрытна, недоверчива и умна, чтобы раскрывать подноготную перед кем бы то ни было, даже перед родной матерью. Я знал, покойного Николая, мужа «Леди-Т», она ненавидела его всем сердцем, хотя они и сохраняли видимость крепкого союза. Окружающие всегда думали, что причиной раскола послужила бездетность пары, ведь их первенец был мертворожденным, а других детей в семье больше не родилось. Николай все свои силы положил на создание благосостояния семьи, он работал как каторжный, ездил по командировкам, дневал и ночевал на работе, только бы быть подальше от жены. У него были романы на стороне, которые он не афишировал, но «Леди – Т», о них несомненно знала. Уж и не знаю откуда всплыла информация о сыне, и кто была его мать, но Николай буквально сошел с ума от радости, он не пожалел денег, чтобы как можно быстрее разыскать своего отпрыска. Думаю, именно это послужило спусковым крючком в активизации их застарелого конфликта. Николай никогда не вникал в то, как коротает свой досуг его жена, он не имел представления о её убеждениях, но всецело переключился на нежданно обретенного сына – Игоря. Может быть, его сердце не выдержало этот темп, шквал эмоциональных потрясений был слишком велик для него, но я не исключаю, что «Леди-Т» могла приложить руку к его скоропостижной кончине.
– Хорошо бы было узнать об этом побольше, но моё знакомство с Игорем, было довольно поверхностным, вскоре он куда-то пропал, и я так и не знаю, что с ним стряслось. Но, больше меня волнует еще один вопрос, что «Леди-Т» имела в виду, когда сказала, что я заменю сбежавшую девушку на ритуале жертвоприношения. Я что похожа на жертвенную овцу, папа, что за бред? Ты же знаешь, что в нашем ордене запрещены кровавые жертвы, тем более человеческие!
Лазарь озадаченно закатил глаза, вздохнув он, пожал плечами – Это я узнаю. Думаю это как-то связано с исчезновением Игоря. Мне неясно было и то, зачем она организовала похищение этой несчастной, и, слава Богу, что она сбежала. Но, ты же веришь мне, тебя я никому не дам в обиду. – Он подошел к Мире и крепко обняв, поцеловал её в макушку.
– Да, папа. – Мира прижалась к отцу и поцеловала его руку.
Лазарь медленно выплыл из комнаты, и проследовал в свой кабинет, где предался новым раздумьям. Вот уже несколько дней он ломал голову над тем как обезопасить свою дочь от «Леди-Т», и хотя, с последней его связывали не только долгие дружеские отношения, но и телесная связь, он четко проводил грань между отношениями родства и любовной связью, которая давно уже превратилась в механический сексуальный релакс. За свою Миру он порвет глотку любому. За последний год «Леди-Т» предстала для него в неизвестном до этого качестве – злобной мстительной Фурии. Всегда, сохранявшая спокойствие и удивительный самоконтроль в любой ситуации, с момента неожиданно всплывшего из небытия сына своего блудного мужа, она приобрела животную агрессивность. И хотя, она не посвящала его в свои планы, он уже довольно давно начал опасаться, как бы её скрытая агрессия не переросла в откровенную войну, в которой могут быть попраны интересы одена, и интересы его собственной семьи, а его семьёй всегда оставалась Мира. В глубине души ему всегда был симпатичен Николай, он даже сочувствовал ему. И он никак не мог понять, почему известие о «найденыше», который уже был достаточно самостоятелен, чтобы позаботиться о себе сам, так взвинтило «Леди-Т». Ему приглянулся Игорь, хотя обрушившийся на него достаток, откровенно подпортил парня, но Лазарь был уверен, это временное явление. Он даже не возражал, когда Николай предложил познакомить своего сына с его дочерью. Они неплохо сошлись характерами, с удовольствием проводили время в обществе друг друга, отлично смотрелись вместе, и могли стать весьма эффектной парой. В свете последних событий с похищением и последующей публичной выволочкой его дочери, Лазарь всё больше убеждался, что смерть Николая не случайность, равно как и исчезновение Игоря. Он слишком дорожил своей единственной дочерью, чтобы позволить разыгрывать её как пешку в шахматной партии.
Лазарь всегда ощущал себя свободным художником, хотя имел техническое образование, дух познания тянул его узнать неизмеримо больше, чем он знал в настоящий момент, он всё время что-то читал, чем-то интересовался, что-то придумывал или мастерил, делал эскизы или подробные чертежи домов, машин и бог весть чего еще. Он старался всё усовершенствовать, сделать окружающую действительность более эргономичной. Именно эту его увлеченность так и не смогла понять его жена, так же как не понимала его слепую самозабвенную любовь к дочери. Он не принимал ничего слепо, не был фанатиком, но пропускал всё через систему своего восприятия, создавая собственную картину вечного. Он был убежден, и часто повторял: «Когда мы способны создавать на холсте нашего сердца всё, что пожелаем, и стирать все, что пожелаем, тогда мы достигаем того мастерства, которого жаждет наша душа; мы выполняем ту работу, для которой мы здесь».[32]Ему нравилось действовать волевым путем, преодолевать социальную косность, выходить за границы социальной дозволенности мыслить свободно от религиозных догм, политических предпочтений и идеологических клише. Именно это привлекло его, когда «Леди-Т» пригласила его на собрание телемитов, и хотя он не разделял полностью их основной постулат: «Делай то, что ты изволишь». Но, ему было куда приятнее ощущать себя хоть на мгновение творцом действительности, а не овцой на пажитях Господа. Лазарь тренировал и пестовал в себе волевые качества, но не как независимое свободное хотение, а как преодоление своей социализированной ущербности. Он убеждался не один раз, что жизнь не получила бы своего развития без смерти, и только через слом собственной натуры, преодоление собственного «невозможно», можно достичь чего-то большего чем «известный факт». Всю свою сознательную жизнь Лазарь пытался найти ключ к искомой комбинации «ЖИЗНЬ – СМЕРТЬ», «Детеныш в яйце – плоть во гробе». Тело, душа, сознание, по отдельности – не Бог, не человек, не бытие, не личность (Я – сам) – только посредством движения этих разрозненных составляющих рождается «Я», которое способно преобразовывать мертвые детали бытия в живые организмы. Собственно вкупе движение души, движение тела, движение сознания – центростремительное движение личности, и целью его является чистое самопознание, но есть еще центробежные силы стремящиеся выбросить «Я» за пределы траектории его движения – помехи которые мешают достичь цели. Воля призвана преодолевать эти помехи, в числе которых Божий глас; человеческий страх, сомнение; дьявольские искушения и соблазны. Всё умещается в человеческой личности и мужское и женское, и небесное и земное, и миссионер и отшельник.
Лазарь знал, что «Делать что изволишь», вовсе не означает «Делай как хочешь», и именно об этом он собирался говорить со «Старой Госпожой», она должна усмирить всевозрастающее эго своей безумной дочери. «Леди-Т» всегда казалась Лазарю немного безумной, но до поры до времени это его даже привлекало, как «незаурядная подпорченность» её натуры. Это означало тот факт, что если в других женщинах были, выражаясь образно «изюминки», то в «Леди-Т» – «червоточина», её точил какой-то невидимый паразит, которого она умело скрывала от посторонних глаз. С ней не нужно было притворяться лучше, чем ты есть на самом деле, ей было абсолютно всё равно, что у тебя внутри, ею двигали только инстинкты и ментальные интересы. Они могли беседовать на научные темы, взаимно обогащаться, умело совмещая ментальную раскрепощенность с сексуальной эквилибристикой. До недавнего времени легкая на подъем, жизнерадостная, полная желаний женщина, превратилась в скучную, замкнутую, сосредоточенно-отстраненную тень. На поверхность начали выползать внутренние гады, незаметно точившие её душу многие годы. Лазарь впервые почувствовал опасность, исходящую от неё, буквально пропитывающий всё к чему она прикасалась затхлый запах смерти.
– Я никогда не был силен в вере, но сейчас я прощаюсь с последними иллюзиями. Вера слишком слаба, чтобы стать реальностью, воля слепа в своей яростной попытке выжить всеми правдами и неправдами, желания – это всего лишь проявление человеческой зависти и жадности, а любовь – чиста только тогда, когда она невинна и бескорыстна. – Лазарь облокотился на спинку своего стула и закрыл глаза. В темноте слепоты пролетали световые пятна былых озарений. Разочарование лишило его последних проблесков радости. Добродетель – самый великий блеф человечества, расчищал в его сознании родовой импринтированный[33] опыт от мусора прописных истин. И всё же ему было горько, от того, что истина в его глазах растеряла всю свою красочность.
ИСТИНА ВНЕ ВЕРЫ
Дрожит листок осенний на ветру,
Оборваны края его о ветки,
Боится он сорваться в пустоту,
Роняя взгляд прощальный на соседку.
Однажды он родился средь людей,
Дитя любви, и отпрыск лживой веры,
Его душа познала мир страстей,
Театр злосчастный, мимов и сатиров.
Его терзали тысячи обид,
Ломали, гнули плотские желанья.
лЬёт слезы нежный, тонкий херувим,
Хандрит, в неверии и разочаровании.
Вокруг хулу возводят, «святостью» кипя,
А жизнь земная в клятвопреступленьях,
Любовь пускает с заднего двора,
Явиться для проверки в наставленьях.
Так борется добро под знаком – «фальшь»,
Наивный ум за одурь покупая,
Отринь природу дерзости, и кинь,
Огарком душу, пеплом пусть сгорает.
Но, холод душ, свечою не согреть,
А мантией природу не задушишь,
Молитвой лживой можно пренебречь,
Её обетом, ты не станешь лучше.
Рубаха у тебя всего одна. Ты гол – сокол.
За веру и за правду, ты согрешишь,
Назвав святым себя, за добродетель,
Если веришь в сказку – непогрешимость,
Твой костёр. Кто верит, умирает дважды.
– Нам никогда не избавиться от безумия, глубоко вживленного в наш дрессированный мозг. Нас дрессируют, как животных, с момента рождения, запечатлевая в нашем сознании порядковые ценности человеческой организации, фиксируя в нашей памяти определенные поведенческие реакции и отличительные признаки видового различия. Люди, как собаки разделены на породы: умные и глупые, агрессивные и депрессивные, счастливчики и неудачники, толстые и тонкие, богатые и бедные, трезвенники и язвенники…Мы запрограммированы на приверженность клановости (по крови, занятию, политическим и религиозным взглядам, сексуальным предпочтениям, вредным привычкам, увлечениям…); на поиск подходящего сексуального партнёра и продолжение рода; на рост собственного благосостояния, ценой невероятных жертв, в том числе и людских; и, конечно, мы запрограммированы на поиск врагов. Нам просто скучно жить не испытывая прилив адреналина, не борясь, не преодолевая преград, не ища виноватых, не свершая первобытный суд Линча[34]. – Лазарь только сейчас понял, как глубоко заблуждался, тратив силы на эти бессмысленные культовые сборища, да еще, умудрившись втянуть свою дочь в этот псевдоклан единомышленников. Для того чтобы использовать знание вовсе необязательно группироваться по интересам, куда умнее интерпретировать знания в своем ключе, и если и заблуждаться, то не быть одураченным кем-то неосознанно, или еще хуже, с умыслом. На самом деле все наши действия и желания в высшей степени эгоистичны. Прозрение не приходит просто так, чтобы открыть для себя истину, нужно убить в себе трусливого, сомневающегося, зашоренного, заблудившегося, доверчивого ребенка – нужно измениться. Никто не хочет меняться, все только ищут подтверждение своей правоты, каждый хочет бесконечно тешить свое самолюбие. Когда мы не ругаем других, мы жалеем себя.
СВЯТОСТЬ
Было трудно стоять, обнаженным в толпе,
Опуская всё ниже, потухшие очи,
Говорили Вы все, отхлестав душу мне,
Жалость – всё, что помочь тебе может.
Исподлобья косясь, на дождливый декабрь,
Вспомнил я милосердие Божье,
Ёлки-палки хлестали пощечины мне,
Тёрн колючий сверлил лоб высокий.
Выручай, Ангел мой, схорони под крылом,
Клюнь беду между глаз, вырви розги,
А крылатой мечте, дай возможность взлететь,
Жару солнца слепого на встречу.
Допою Аллилуйю желанию жить,
Отопью чуть из вечного кубка,
Молоко не вино – не пьянит, не горит,
И плескается нежно в желудке.
Завтра встану опять до зари с петухом,
Нимб скривлю набекрень, сброшу робу,
А потом, отдыхать, больше я не святой,
С паствы той, не набьешь ни суму, ни утробу.
Сам не зная почему, Лазарь почувствовал невероятное облегчение, словно решил задачу века. Его неожиданное озарение эйфорией пронеслось по всему телу. Он, было, рванул к дочери, как обычно всегда делал, когда открывал для себя что-то важное. Мира всё еще лежала на кушетке, прикрыв опухшие веки.
– Нужно будет поделиться с Мирой своими мыслями, но не сегодня. Пусть девочка отдохнет. – И, Лазарь неспешно удалился обратно в свой кабинет.
*****
Мы занимались любовью впервые с того злополучного дня похищения. Я так истосковался по ласке, так радовался близости, так упивался единением наших изголодавших тел, что снова все забыл. Нет, не смейтесь, это была не новая амнезия, я просто отошел от реальности, от проблем так далеко, что жизнь вне моих сексуальных ощущений на время перестала существовать. Возможно, мне это казалось, но Илона испытывала тоже наслаждение, что и я. Наши губы и руки исследовали географию наших тел, не нужно было никуда, торопиться, никого бояться, никуда спешить, не перед кем оправдываться, ничем терзаться. Шелк белья холодил нагую кожу, и мне хотелось, чтобы эти мгновения никогда не заканчивались. Именно в это мгновение я понял со всей отчетливостью, что люблю Илону, люблю по настоящему, беззаветно, страстно, преданно. Не знаю, как я мог сбежать от этой женщины, которая была безупречна и телом и разумом. Наверное, я действительно был иным, чем сейчас. Но, если так, то теперешний «Я» нравился себе куда больше. Я снова ощущал себя невинным, каждое движение, каждое прикосновение, каждый поцелуй, словно в первый раз. Я, словно был девушкой на первом свидании, и это было пугающе завораживающим опытом. Мне не было стыдно, я вовсе не был неловок, и не выглядел глупо, я ощущал себя иначе. Растворяясь в хмельных от вожделения глазах Илоны, я хотел быть ею. В осознании моей мужской сути не было высокомерия и превосходства, не было пошлых, нелепых мыслей, кто кого имеет в этой жизни, кто кого любит, а кто дурачит своей любовью. Было только телесное и духовное слияния, которые дарили истинное наслаждение.
С обратной стороны травы,
Ковры нетканые не ищут,
Там корни в косы сплетены,
Алкают водяную пищу.
Там тоже жизнь кипит внизу,
Невидимо, в тиши прогалин,
И есть работа червячку,
Копать ходы в земельных тайнах.
Вот так из корня прорастем,
Сплетаясь в нервное двуличие,
Мы на поверхности живем,
Сменяя яркие обличия.
И червоточиной в душе,
Ползут нелепые сомнения,
Вдруг показаться в неглиже,
Поправ упрямые приличия.
Сквозь приглушенные стоны, я ощущал её жаркое дыхание на своём лице, и мне хотелось вдохнуть его, проглотить, поглотить всё её естество в себя, чтобы стать с ней единым целым. Наверное, если бы у меня была хотя бы половина её силы, её воли, её дерзости я бы стал настоящим не виртуальным героем нашего времени, которому не нужно колотить панты, чтобы поверить в себя. Меня удивляло, с какой легкостью я отстранялся от вживленных в меня представлений о типичном мужском поведении, и в жизни и в постели. Еще больше меня удивляло, то что, даже позабыв, кто я есть, я помнил эти правила игры. Микрочип, вживленный при рождении в мой мозг, всё еще испускал слабые сигналы. Я подавил их тихие вибрации своим волевым усилием. Мне вовсе не нужны свидетели наших общих интимных переживаний. Я не хочу лежать в постели с бесчисленным множеством вариативных признаков типичной женщины. Я хочу любить только одну единственную, которую могу с уверенностью назвать СВОЕЙ.
С тобой хочу уединиться,
В дыхании одном чтоб слиться,
В зрачках твоих вновь отразиться,
И не проститься, но простить.
С тобой, уходит все былое,
С тобой, смотрю на мир по нову,
С тобой, я радуюсь восходу,
Не в силах ты меня забыть.
Со мною, весела по детски,
Со мною, ты чудишь, как встарь,
Ко мне ты снова возвратишься,
Чтоб не прощаться, но прощать.
Едины мы и неразлучны,
Хоть рядом, а, хоть вдалеке,
Мы рождены друг другу милыми,
По милости любви, назло судьбе.
Тот, кто говорит, что хочет быть один – безбожно врет другим. Тот, кто говорит, что сознательно выбирает аскетическое одиночество – безбожно врет самому себе. Человек – животное общественное. В этом причина всех его ментальных заблуждений. Одиночество противоречит существованию Человека. Нет одиночества - ЕСТЬ УЕДИНЕНИЕ! «Уединение: сладкое неприсутствие взглядов. … взгляды подобны гирям, пригибающим к земле, или поцелуям, высасывающим…силы, что морщины на лице выгравированы иглами взглядов».[35] Человек всегда стремится быть не один, даже сам с собой. И если у него нет друга, то он его себе выдумает, если у него нет любовницы, он её себе вообразит, но там где есть фантазия, есть и желание её осуществить. Человек и познает для того чтобы стать ближе к Кому-то, до Кого-то дотянуться, к Кому-то прикоснуться. И этот Кто-то, может быть абсолютно «простым» человеком или нет... Но, трудность в том, что Человек не знает даже самого себя, и узнает он себя в познании окружающего.
Уверенных людей многое множество: в своей красоте, правоте, образованности, глубине, знании себя. Мало кто из них, вслух признает, что он одинок, даже себе, скорее скажет: «Я САМОДОСТАТОЧЕН!» Но, это тоже не правда, Человеку никогда не бывает достаточно, ему всегда чего-то не хватает, ему всегда мало. «Уж себя-то я знаю» – говорит себе Человек. Но, нет, в этом и загадка и ключ, ЧЕЛОВЕК НЕ ЗНАЕТ СЕБЯ и для этого самораскрытия ему необходимо уединяться.Но, и это очередное заблуждение, потому как раскрыться он может только в общении, в отношениях, в череде объединений и разделений. Навряд ли, это получится один на один с самим собой.Но, для этого вовсе не подойдет и первый встречный, абы кто, подружка на вечер, для этого нужен тот, кому можно довериться, надежный любящий партнер. Для этого и предусмотрено наше стремление любить. Значит ли это, что проблемой может стать именно способность или неспособность любить. Бах…, нас подвел маленький сбой в программе: знание о любви вовсе не гарантирует умение любить.
ТИСКИ ЛЮБВИ
Ловушка захлопнулась, взвизгнув,
Юлою крутилась в капкане душа,
Больной, за себя больше ты не в ответе,
Отныне лишь страсть хозяйка твоя,
В ладони зажата немая судьба.
СкорбЬ...
Сон, наваждение, крови брожение,
Ласкает твой ум слепым воспалением,
Ерошит твой мозг, как кудлатые волосы,
Покуда ты мог, ты страдал в безысходности,
А нонче, будь счастлив прозрению сердца.
Женщина, как неупиваемая чаша – никогда не бывает пуста, вне зависимости от ее биологического возраста. Чем насыщенней ее жизнь эмоциями, красками, чувствами, тем больше ей хочется поделиться своей радостью. Чем жизнь ее ущербнее, лишена любви, понимания тем больше яда появляется в чаше. Мужчина, стремится отхлебнуть побольше и иногда не из одной чаши, что он получит, порцию любовного хмеля или каплю яда, зависит от того, что он достоин получить.
Мужчины часто оценивают женщину по возрасту, внешности, количеству морщин на лице, лишнего веса, упругости попки. Себя же они оценивают по оному, максимум двум основным критериям (своей мужской силе и кошельку), забывая, что с годами тоже отнюдь не молодеют, но лысеют, отпускаю пивное пузо, слабеют и дряхлеют, прибавляя к своими недостаткам еще и n-ное количество вредных привычек.
Если женщина, прожившая с мужчиной лет тридцать, из которых лет пятнадцать, он ее уже не замечает, стала для него чужой, то это невероятное упущение для обоих. Потому как не порхай, как не ищи, но огромная твоя часть будет потеряна безвозвратно и останется пустота, которую не восполнишь. Для тех кто, бережет и охраняет свою любовь, и годы, прожитые вместе, это ценность – каждая морщинка дорога, как память о преданности и верности.
ЖЕСТОКОЕ ВРЕМЯ
Тусклая лампа
Горит мертвым светом,
Тени от рук на лице.
***
Взгляд в полутьме,
Ни живой и ни мертвый,
Отражение в мутной воде.
***
Я задержусь
На мгновение дольше,
И подышу на себя.
***
И подытожу,
Осталось не густо,
От прежней меня.
***
Ну почему,
Так безжалостно время,
Вянет, что сорван цветок.
***
Муж, не обманет,
Пришедшую дряблость,
Своим кошельком.
***
Все продаётся,
Но сила мужская,
В синеве его глаз.
***
В небе поблекшем,
Любовь догорает,
С ней вместе наш век.
Я смотрел на лицо, спящей в моих объятьях Илоны, и думал о том, как несправедливо будет её потерять. Я хотел состариться вместе с ней, встречая рассветы, и провожая ночи на одном с ней ложе. Я хотел зачать и родить с ней детей, воспитывать их, дарить им тепло своего неразбуженного родительской заботой сердца, я хотел быть иным, лучшим, насколько это может мне удастся, достойным Её, своих отпрысков, себя самого. Внутри все содрогалось от страха, ничего не успеть, всё проворонить, упустить момент счастья. По существу кто я? Оброненное семя, такое, которое называют «падалица», я случайно был обронен в засушливую скупую почву, случайно не сгнил, случайно пророс в растение, случайно не засох без влаги. Я тянул свои тонкие стебли к солнцу, и солнце дарило мне желание жить. Мне некому было верить, не на кого полагаться, некем восторгаться, некого ценить. Все ценности этого лживого мира, были чудовищным самообманом. Ничто не могло быть иначе, потому, что я не верил в иное предназначение, кроме, как быть несчастным подкидышем. Само время обмануло меня, вернув меня назад, чистым от воспоминаний. Я не хотел помнить, но следовать своим интуитивным желаниям: любить, страдать, умирать и возрождаться. Она не может меня не понять, мы встретились не случайно. Вдруг она не простит меня, вдруг она меня решит прогнать. Ведь я уже не тот мужчина, которого она любила, за которым приехала в чужой город. Я подвел её не один раз. Остается только надеяться, что «Я» ей понравлюсь больше, чем «ОН». Я улыбнулся абсурдности собственных мыслей. Как же все странно… Вот сейчас я лежу где-то далеко от дома, которого у меня нет, да, по существу, никогда и не было; с женщиной, которая была моей в прошлой жизни, а в этой лишь призрак, или призрак – Я. Я тихо хохотнул. Была ли моя жизнь столь же бредовой, тогда, или дело во мне самом, и в моей неспособности мыслить здраво?
СЕКРЕТ
Сними очки защитные,
Протри рукой глаза,
Нет нового под солнцем.
***
Ведь истина во всём,
Что сердцем зришь
Кто ищет, тот найдёт.
***
Ты слышишь цвет,
И видишь звук,
Гармония поёт в тебе.
***
Смешай все звуки,
Слей цвета в палитру,
Взболтав, себя открой.
***
Ты шаг за шагом – новый,
Ты знаками на ощупь,
Находишь ключ к себе,
Ты говоришь понятным языком,
Для своего секрета.
Утро пролило слабые лучи на стены, пол, подушку и лицо Илоны. Я так и не сомкнул глаз. Я смотрел на то, как её веки подернулись, потом приоткрылись. Лицо её озарилось чуть заметной улыбкой. Я коснулся пальцами её щеки, губ.
– Я люблю тебя, Илона. Как же я тебя люблю.
От моих слов она окончательно проснулась и напряглась. Мне это казалось странным. Ей казались странными мои слова. Я не верил миру. Илона не верила мне. Она быстро соскочила с постели, пошарив под кроватью нашла свои тапочки, и прошла в ванную, бросив мне безэмоциональное: «Будь добр, вскипяти чайник, так чая хочется!»
– Я что-то сделал не так? – Да-а-а, я что-то сделал не так, черт возьми!
*****
Я впервые за последний месяц покинул квартиру Илоны, так надолго. Сейчас я направлялся к своему автомобилю, пылившемуся на стоянке возле дома, одинокому, потерявшему свой блеск. Приблизившись еще немного я понял, что правая передняя шина спущена, что окончательно испортило мне и без того паршивое настроение. Я отпер багажник в поисках запаски, к счастью она там была. Провозившись с колесом битый час, я пролил литра два пота и последние остатки самообладания.
От Илоны я вышел полный решимости поговорить со своей матерью, и вывести её таки на откровенность. Но, сейчас, я был уже ни в чем не уверен. Я не хотел видеть эту женщину, называвшую себя моей матерью. И хотя, я вовсе не был уверен, ЧТО из всего, что я знал в данный момент, ПРАВДА, а ЧТО ЛОЖЬ, это вовсе не прибавляло к ней в моей душе ни малейшего расположения. Просидев в машине еще минут двадцать, и выкурив не одну сигарету, я решился, что однажды задуманное нужно доводить до конца. Двигатель завелся с пол-оборота, я вдавил педаль газ и сорвался с места. Пытаясь не задеть что-либо на своем пути, я выехал на проезжую часть и помчался по направлению к центру города.
Через каких-то полчаса, я уже давил кнопки домофона.
– Кто это? – прозвучал немного раздраженный женский голос.
– Это я, мама. – На другом конце повисло молчание, затем звук, отпираемой двери возвестил о том, что я допущен внутрь. Я взбежал по лестнице на пятый этаж, дверь в квартиру №53 была слегка приоткрыта, но на пороге меня никто не ждал. Я вытер ноги о половичок при входе, несколько раз стукнул по двери и вошел. Из комнаты в глубине квартиры, доносилась негромкая, легкая музыка. Я прошел в комнату. Мама сидела в кресле, с бокалом вина, она была очень сосредоточена на рисунке ковровой дорожки под своими ногами.
– Проходи, присаживайся – проскрипела она, не поворачивая ко мне своей головы.
– Как ты? Ты уж извини, что я вот так пропал. Надеюсь это не вызвало твоего беспокойства. – Я прошел и сел на противоположное кресло.
– Нет, нисколько. – Язвительно прошипела она. – И с чего бы это мне волноваться...
– Мне кажется настал подходящий момент раскрыть карты, мама. Что за игру ты затеяла?
– Да что ты возомнил о себе, щенок. Ты думаешь, ты знаешь меня? Ты ничего не знаешь. – Она сделала большой глоток из своего бокала.
– Я пришел, чтобы узнать. Лучше поздно, чем никогда.
– Я не пожалела тебя, когда ты был младенцем, не обольщайся, что стану жалеть тебя сейчас!
Еще мгновение, и мне показалось, что её тело вытянулось, щеки раздулись, а изо рта появился длинный раздвоенный язык. Я резко закрыл и открыл глаза. Женщина напротив, подлила себе в бокал из бутылки, стоявшей на краешке журнального столика. Отхлебнув сразу половину, она подняла на меня глаза, полные презрения.
– Твой отец видимо сошел с ума, когда притащил тебя в наш дом. Пока он не знал, что его сынок, скитался по приютам, как брошенный выкормыш молочной кухни, мы еще могли сохранять видимость союза. Он всегда считал себя виновным в «смерти» нашего первенца. Но, его слабые потуги изменить моё отношение к нему, привели лишь к молчаливому пребыванию на одной территории, и редкому выходу в свет в обществе друг друга. Эта подлая дура, акушерка, которую я содержала до конца её дней, решила облегчить свою душу перед смертью, и рассказала твоему отцу, о подмене, которую я совершила при её посредничестве. Так или иначе, я бы бросила тебя, но всё сложилось просто идеально, можно было избавиться от нежеланного ребенка, сохранив при этом приличия, и даже, снискав сочувствие, как мать потерявшая свое дитя. И вот, спустя столько лет, моей безмолвной мести, всё открывается... – Она словно говорила сама с собой. Руки её слегка дрожали. Поэтому, она отхлебнула еще вина и снова наполнила бокал.
– Зачем ты это сделала, мама?
– Не называй меня так! Я никогда не была матерью и уже не стану ею. Если бы ты знал, как это горько быть нелюбимой, быть одной из многих, коротать одинокие ночи и думать о том с кем же сейчас развлекается твой муж. А ты при этом уже не одна, внутри растет еще один, такой же как тот, кто предал тебя. Его гены бороздят твое оплодотворенное тело, меняют тебя, делая толстой уродиной, шевелясь внутри как инородное тело, как маленький паразит, пьющий твои жизненные соки. Твой отец всегда хотел иметь детей. Когда мы поженились он был уже зрелым мужем и созрел для отцовства. Я отомстила ему, лишив его этой возможности. Может быть, если бы он не чувствовал своей вины передо мной, он и разорвал наши узы, связал бы себя с другой женщиной, но он был виноват, и это держало его подле меня.
– Но, я же был и твоим сыном, твои гены тоже есть во мне, ты вынашивала меня девять месяцев, и вот так просто выбросила меня из своей жизни ради какой-то идиотской мести?!
–Идиотской мести?! Идиотской мести?! Ха-Ха-Ха. Эта месть питала меня долгие годы. О своей беременности я вспоминала, разве что, как о болезни, от которой излечилась. Но от ненависти, пришедшей в мой организм с тобой, я излечиться не смогла. Твой безумный папа пришел ко мне в тот день, когда узнал о том, что ты жив. Он был так подавлен, так удивлен и так ошарашен, что не мог взглянуть мне в глаза. Он тоже спросил: «Зачем ты это сделала?» А я ему ответила: «Если я не могла убить тебя, не совершив при этом преступление, не сев за это в тюрьму, то из-за моей лжи, ты сам убивал себя долгие годы, винив себя в том, что твой сын умер из-за твоей беспечности.»
– Ты больна...
– Ха-Ха-Ха, твой папаша, тоже так говорил, когда его сердце последний раз перегоняло кровь по венам. Для чего ты здесь? Что ты можешь изменить? Тебя в природе не существует. Ты человек без прошлого и без будущего. Кому ты нужен, кто тебя любит, кто тобой дорожит? Эта потаскуха, которая мыла своё грязное тело в моей ванной?
– Не смей так говорить…
– А то что? Ты ударишь меня? Убьешь? А может, отберешь бутылку с «анестезией»"? Я плюю на тебя, молокосос! Тьфу-тьфу-тьфу. – С этими словами она допила содержимое бокала, привстала, и рухнула обратно в кресло. Пустой бокал выпал из её ослабевших пальцев, и звякнувшись об пол, со звоном разлетелся на множество осколков.
Я сидел в кресле напротив. Мои глаза блуждали по пьяному телу женщины, которая меня родила. Я не испытывал к ней ровным счетом ничего кроме жалости и страха. Это была жалость, подобная жалости к бешеной собаке, которую пристреливают. Это был страх, того, что эта женщина могла передать мне со своей кровью, и дурную наследственность не любить, но яростно ненавидеть. Что-то ползало внутри моего тела, неприятно щекотало мои нервные окончания. На пару секунд я ощутил себя больным, как будто в моём теле вдруг активировали программу самоуничтожения. Я начал обратный отсчет: «десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один...»,…взрыв, красная вспышка, темнота, вспышка, темнота, вспышка, вспышка, вспышка. Вот я открыл глаза – напротив меня женские ноги в воздухе, перевернутое кресло, лужа на полу и осколки, много, много осколков.
– Наверное я сплю. Черт, эта сука точно наградила меня каким-то неизлечимым недугом... Будь ты проклята, тварь!!!
Пропала Татьяна в печали тумана.
Кидала в закате бесцветные пряди.
Карабкалась в гору, кричала проклятья,
Застыла в утрате поблекшего счастья.
***
Уже не принцесса, и не королева,
Сорвало завесу, игривое лето,
И ветер на струнах души отыграет,
Обеты любви по листве разбросает.
***
Кифары струна оборвалась недаром,
За пьяным угаром, вдруг хлестким ударом,
Разбился бокал, задрожали ресницы,
И вдребезги память на близкие лица.
***
Нет легкой походки, игривого взгляда,
Глаза закрывают послушные пряди,
Не видят глаза, ни добра, ни покоя,
И слезы не выплачут теплое море.
***
Конец миражам дорисует расплата,
Повесилась утром, щербатая радость.
Вчера достижения стали утратой.
Сегодня закончилось. Завтра не надо.
***
Не помня себя, вспоминанья обрывком.
Потухший фонарик – сердечная льдинка.
Еще человек – оболочкой костлявой,
Язык, как на привязи, бешено лает.
***
Цепляясь за жизнь, паутинкой по стенке,
Потеет, как хлющ, лоб в навязчивых жилках,
Засну не для сна, не проснусь на рассвете,
Зажгите свечу, помяните с приветом.
Тело моей матери болталось на кожаном ремне, подцепленном к крюку в потолке, на котором была подвешена люстра. Что не говори, иногда, в наших домах находятся крепко и надежно вкрученные крюки, которые могут выдержать вес тела килограмм в шестьдесят. Её лицо было покрыто багровыми дорожками, глаза неестественно выпучены, руки свисали по бокам тела, с растопыренными в стороны пальцами, как лапы хищной птицы, домашние шлепанцы валялись на полу по разные стороны от тела. Картина, не для слабонервных. Наверное, мне нужно было тут же уйти, но я не мог пошевелиться. – Когда, черт возьми, это могло случиться? – Не могу сказать, что я был огорчен или пребывал в панике, но мне было чертовски неприятно находиться здесь как раз в этот самый момент, когда я уже ничего не могу изменить. Тело слегка покачивалось из стороны в сторону, а я так и сидел в кресле и смотрел на эти босые ноги в воздухе.
– Означает ли это, что мне больше ничто не угрожает? Мой враг мертв. Но стала ли моя жизнь более понятной для меня, узнал ли я всё, что хотел? И что мне теперь делать? – Я откинулся на спинку стула и закрыл глаза. – Сейчас я должен просто встать и уйти. Просто встать и уйти. Встать и уйти. Встать. Уйти. – Я словно уговаривал себя, но ноги почему-то не слушались меня. Собрав всю свою волю в кулак, я всё же поднялся и медленно пошел прочь, из этой комнаты, из квартиры, из дома.
*****
Ещё несколько минут по двору не чуя ног, и я уже в машине еду по дороге к своей квартире. За то долгое время пока меня не было там, могло многое измениться, например, моя мать могла сменить замки, или меня там поджидает киллер с удавкой в руках, или, или, или... Я уже ничему не удивлялся и ничего не боялся. По существу, Эта Женщина (назвать её матерью у меня просто не поворачивался язык) права, действительно кому я нужен, кто меня любит, кто мною дорожит? НИКТО. Я даже для самого себя не представлял великой ценности. А был ли я жив? Или моё существование было лишь чудовищно долгой агонией лжи, перед тем как я узнаю истину о своём происхождении. Отец, что случилось с ним? Умер ли он своей смертью, или Она помогла ему отправиться на тот свет? Смогу ли я это узнать? И нужно ли мне это узнавать? Если он умер, то его тело покоится где-то рядом с одиноким Ангелом, над «моим» узким гробом. Я резко развернул машину и поехал в противоположную сторону, в сторону кладбища.
Уже через двадцать с небольшим минут я затормозил на стоянке около кладбищенских ворот. Шел я уверенно и быстро, ничего не изменилось с последнего моего визита в это тихое безлюдное место. С сегодняшнего утра я начал бояться живых гораздо больше, чем мертвых. Я шел по мощеной дороге, потом по усыпанной щебнем дорожке, потом пробирался меж тесных оградок, крестов и мраморных надгробий. Ангел, молча, следил за мной со своего пьедестала. Еще несколько метров и я зашел за оградку моего унылого склепа. Боже мой, а ведь я отпет, предан земле, похоронен так давно, что даже кости мои уже полуистлели. Нет, это не я, это несчастный младенец, взявший моё нерожденное имя, давший взаймы мне свою сиротскую непрожитую жизнь.
– Здравствуй, Брат! Тебе повезло больше, чем мне, ты так и не родился.
Я осмотрелся, в полуметре от младенческого надгробия, высился свежий холм, заваленный цветастыми венками, почти закрывавшими массивный резной дубовый крест, в середине которого было вырезано имя: Полосатый Николай[36] Николаевич 07.09.1948 - 27.03.2010.Странно, но в свой первый визит я не заметил этой могилы.Я подошел и легонько постучав по кресту рукой, сказал: «Здравствуй, Отец! Значит, ты всё же успел дать мне свою фамилию». Не знаю почему, но мне вдруг стало очень горько, и я заплакал
