«Осознал ли ты, что является вечным условием трагедии? Существование идеалов, почитаемых более ценными, чем человеческая жизнь.»
/Милан Кундера. «Бессмертие» /
*****
Так не хочется крови, убийств и насилия. Так осточертели эти бесконечные криминальные чтива с одержимыми маньяками, дробящими кости, режущими на ремни, собирателями костей и прочих мерзостей, когда-то бывших чьей-то частью. Так надоело бояться, что за каждым углом, в каждой подворотне, в каждом учебном заведении, или даже в каждой песочнице сидит как минимум по одному извращенцу, психу или педофилу, конфеткой заманивающему доверчивых детишек на палочку чая. Эти жуткие истории со школьного двора, из дома по соседству, из конуры напротив, от которых волосы на загривке становятся дыбом, а кожа покрывается неприятными пупырышками. Эти бесконечно распоясавшиеся горе–мамаши, бросающие своих новорожденных деток в мусорные баки, на остановки, в коллекторы, как гниющий кусок бездушной плоти. БР-РРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРР.
Мы так не хотим чтобы с нами и с нашими близкими что-нибудь стряслось, мы так боимся как бы чего не вышло, мы так хотим мира и спокойствия. Но при этом, фильм без злодея – слишком банален; программа без шокирующих подробностей – слишком пресное развлечение; экранная любовь без секса – по-детски примитивна; а книга без криминала или мистики – слишком скучна. Наши чувства ждут, что же их сможет взбудоражить так, что жизнь начнет казаться по-настоящему интересной. И области, в которых лежат интересы большинства из нас, далеки от совершенства, далеки от красоты, далеки от человечности, далеки от Бога, далеки от жизни. «Железнодорожная катастрофа, несомненно, кошмар для того, кто в поезде или у кого там сын. Но в новостях смерть значит то же самое, что в романах Агаты Кристи, которая, между прочим, самый великий волшебник всех времен, потому что сумела превратить убийство в развлечение…»[1]
Смерть управляет нашими желаниями, умерщвление души во благо плоти, которая в своей невечности, торопится попробовать всё самое нетривиальное, пока процесс гниения не возвестил об окончании земного срока, пока не вышел срок годности, пока не "ушел поезд", не "отчалил теплоход", не "отказали тормоза", пока не слишком поздно сойти с колеи обыденности и повсеместной скуки.
И неважно, что послужило причиной этой непроходящей неудовлетворенности: "Я не просился на этот свет!" – "Я никому ничего не должен!" – "Да, совсем не из каждого доброго щенка вырастает бешеный волкодав, но ни один щенок не застрахован от того, что ему не привьют ген бешенства." – "Хочу, хочу, хочу!!! Но, где же справедливость, место, где каждый получает то, что хочет!" – "Нет такой дороги, на которой рано или поздно, кто-то не перешел тебе путь. Нет пути, идя по которому, рано или поздно, ты не перешел кому-то дорогу!" – "Нет правды в любви, есть только желание её оправдать." – "Нет счастья в жизни, если ты хоть раз не хотел умереть."
Можно не задумываться, но просто придумывать себя, придумывать других, мыслить всё привычными категориями хорошего и плохого, доброго и злого, нормального и патологического. И точно так же придумывают тебя, твой образ, твои черты характера, твои планы и достижения, твои взлеты и падения. И невдомек этим неумелым сказочникам, что то, что для одного слишком мало, для другого слишком много, и для каждого в свою очередь, "слишком" – единственная доступная форма самовыражения. Но, как же редко, хоть кто-то сможет вырваться за пределы этих чужеродных клише, этих мифов и сказаний, за которыми скрывается потерявшееся "НЕЧТО".
Нам с детства говорят: "Такой... Сякой..."
Похож на маму, голос папин, нравом в деда,
Не думай дважды, ты же сам не свой,
Не очень-то хотелось верить в это.
Ты в дураках ходи, не жди ответа.
***
Под звездами, под солнцем и луной,
Бронирован судьбой билет и место,
Небесный дом, определит твой кров,
Характер, из какого слеплен теста.
По глупости, не слезь c насиженного кресла.
***
Культурой ты привит от порицания,
Традицией прикован к алтарю,
Крещен согласно вероисповеданию,
За знаньем – к свету, неученьем – в тьму.
Ты в дураках ходи, и верь всему.
***
Любовь в тебе от Бога, зло – от Черта,
В грехе рожден, и плотью искушен,
Ты чуда ждёшь в награду от потомства,
Знамения. В поклонах бьешь челом.
Согласен, сломлен, одурачен, но спасён.
То что не имеет ни начала ни конца[2], входит стихией в нашу жизнь: лишает смысла привычный, единственно правильный уклад вещей; отменяет все аксиомы бытия, перечеркивает все правила игры; и, неожиданно, вылетая за пределы игрового поля, мы, вдруг, понимаем, что вне игры наша природа имеет гораздо больше маневров для существования, выживания, содействия и самореализации.
Жив ли я еще... И если жив, то что послужит этому свидетельством: биение моего горячего сердца; воздух, со свистом освежающий мои легкие; разум, не утихающий, требующий, выпивающий все мои жизненные соки; мысли, роящиеся, зудящие, надрывающие болью мою уставшую душу; плоть – оплот страстного желания обладать жизнью, во всей её неприкрытой наготе; а может, сама душа, бессмертное свидетельство моего внетелесного существования...
Так думал я, а, может, грезил во сне, теребя край одеяла, крутясь как волчок, потея, как хлющ, пугаясь собственного сновидения, ясности мысли, и ощущения полнейшего пустого одиночества.
Проснулся я внезапно, в полной неуверенности спал ли вообще. Сквозь густые задернутые занавеси, прорывался яркий полуденный свет солнца. Какой же невыносимый бардак наполнял пространство вокруг: груда неглаженного белья была свалена на большое кожаное кресло в углу, письменный стол был завален бумагами, чашка из под кофе прилипла на углу стола и никак не хотела сдвинуться с места. Помучавшись немного, я все же сумел её отодрать, и двинулся по направлению к кухне. Как верно много я сахара кладу в свой кофе... На кухне торжествовал все тот же беспорядок. Однозначно, я нещадно запустил свой укромный уголок... Как же всё обрыдло...Что самое ужасное, я даже не знаю, почему мне так паршиво. Вдруг я со всей отчетливостью осознал, мне некуда спешить, меня никто не ждёт, во мне никто не нуждается.
– Кто я? Может, звонок другу? А есть ли у меня друзья?
– Может вспомнить о родителях? А живы ли они?
Боже, есть ли в этом свинарнике хоть одна фотография, по которой я смогу опознать мою жизнь? Я в опустошенном тупом отчаянии уселся на кухонный табурет. Давай, дружок, вспоминай!!! Ну же, сделай небольшое усилие над собой. Но, в голову ничего вразумительного не приходило...
*****
Забыты те, кто память мне не сохранили.
Забыты те, кто на душе, что гири,
Отягивают, топят, гложут, жгут проклятьем,
И в ереси клеймят перед распятьем.
За правдой их, не проступает света,
На всяк вопрос – готовые ответы,
Все новое пугающе опасно,
Привычное – стабильно, тем прекрасно.
С младенчества мой ум в терновой клетке,
За пряник, подзатыльник, кнут, таблетки,
Повиновение – награда воспитанию,
И результатом – заурядность и старание.
Ты не похож на нас умом, и рожей,
Не выйдет из тебя достойный страж,
Порядков варварских, идет рабочий стаж,
Он любомудрия венец низложит.
Повсюду в моде день вчерашний,
Толпой исписанный, кричащий,
Нелепым фактом веселящий,
В безумный карнавал вводящий.
Вчера учусь, а завтра – профи,
Вчера обмыт, а завтра пропит,
Зачатье, сексу не помеха,
Сегодня ты рожден для смеха,
Кому – слеза, кому – потеха.
*****
Не знаю сколько времени я просидел в этом тупом оцепенении, но покопавшись еще немного в своём окостеневшем мозгу, решил, что для начала нужно умыться, одеться и подкрепиться, а всё самое трудное оставим на потом.
Открыв холодильник, я обнаружил лишь заплесневелый кусок сыра и пакет прокисшего молока. Да, хорош!!!
Придется открыть дверь навстречу реальности. Деньги-то у меня есть? Деньги были. Наспех натянув на себя джинсы, синюю водолазку и куртку, я вскочил в новенькие щеголеватые туфли, и шагнул за порог неизвестности.
На улице сновали толпы людей, туда-сюда, туда-сюда. Но ни одной знакомой физиономии. Все словно смотрели сквозь меня, их отрешенные взгляды скользили поверх моей головы, их механические тела и лица спешили мимо.
А может это и к лучшему, может в этом есть какой-то тайный смысл, о котором я не догадываюсь?
Я направился к первому попавшемуся супермаркету. Нагрузив тележку всякой всячиной, расплатившись и выйдя на тротуар с увесистыми пакетами съестного, я вдруг вспомнил, что у меня должна быть машина. Как жаль, что вспомнил о ней только сейчас, когда мне ее так не хватало. Благо идти было не так далеко. Не дожидаясь лифта, я взлетел на седьмой этаж, и, поковырявшись несколько секунд в замке, распахнул дверь своего затхлого жилища. И ослеп, от ожидавшего меня преображения. На минуту я застыл на пороге, еще раз проверив, к себе ли я вломился, немного помедлив, шагнул внутрь и затворил дверь. Еще некоторое время, я продолжал стоять, не веря своим глазам, переминаясь с ноги на ногу и нервно теребя ручки своих тяжелых пакетов. Мне казалось, что кто-то несомненно должен появиться мне навстречу, и я боялся, узнаю ли я, узнают ли меня... Но, ни откуда не доносилось ни звука, ни намека на присутствие кого бы то ни было, только холеный порядок, чистота, и роскошь убранства.
Я невольно выругался, толи на себя, толи на всю неразбериху, которая опутала мою жизнь. Разувшись, я прошел на кухню, и поставил пакеты на стол. Кухня сияла, своей безукоризненной чистотой, на плите стояли кастрюли со свежеприготовленным обедом. Я приоткрыл крышку, блюдо испускало вкуснейший аромат. Я сглотнул слюну. Кофейник был наполнен горячим ароматным кофе.
– Что за черт? Чудеса существуют!?
Я наспех разобрал свои пакеты, рассовал все свои покупки по своим местам. Глубоко вздохнув, еще раз обежал свою новую старую квартиру, и, убедившись, что кроме меня в ней никого нет, приступил к трапезе. Давно я так вкусно не ел, мне казалось, что никогда раньше я не услаждал так свое изголодавшее чрево. Наевшись до отвала, налив большую чашку, вкуснейшего кофе, я прошел в светлую гостиную и полулег на диван. Только сейчас я заметил, что знакомое красное кожаное кресло всё еще стоит в углу, только теперь я смог оценить всю его роскошь, резные деревянные ножки и подлокотники, красная кожаная обивка, оно как будто говорило мне: " Ну, и что ты там разлегся? Иди же, присядь на меня!" Я подчинился нашему обоюдному желанию и удобно расположился в кресле, всё еще медленно попивая бодрящий горячий кофе. Еще раз окинув комнату взглядом, я остановился на столе, довольно массивном, деревянном, с множеством ящичков, и тут моё внимание привлек сложенный пополам листок бумаги, одиноко лежащий на лаковой поверхности стола. Глоток кофе, застрял в моей глотке. Я боялся пошевелиться. Любопытство и страх разжигали во мне костерок надежды на раскрытие тайны. Резко встав, я шагнул к столу. Листок лежал прямо передо мной, но я всё медлил взять его в руки и заглянуть внутрь. Наконец я решился, мои пальцы подняли свернутую вдвое страничку. Сказав вслух: "Да будет так!", я развернул страницу. На ней были аккуратно пропечатанные строки небольшого стихотворения:
Настежь раскрыто окно моей спальни,
А душа все поёт колыбельную мраку.
Й-ей бы йей, повернуться навстречу рассвету,
Для души невозможна пленения драка.
И опять я одна, у крылечка печали,
Машет мне пустота, и зовет в свои дали.
Ей бы песню свою снова спеть до рассвета,
Но уже отзвенел первый всполох. За это
Я буду всегда о тебе вспоминать...
Чуть ниже, справа, мельче, подпись: "твоя Муза".
Я словно услышал женский голос, увидел летящие одежды, гибкое тело под ними, волосы цвета старого золота, тепло поблескивали. Я почти мог коснуться ее волос. Мне хотелось увидеть её лицо. Вот она поворотилась, полупрофиль, профиль... нет, ничего, только густая темнота... Меня стремительно понесло назад, словно выдернуло из какой-то воронки, в висках стук, в ушах звенят колокола, и я, один распластался посреди комнаты, раздавленный немым пространством...
*****
Минут десять я так и лежал на полу посреди комнаты, беспомощно раскинув руки, и все пытался восстановить в своей памяти образ таинственной женщины. Я видел её манящий силуэт, тонкий стан, руки, невыразимо нежные, линию шеи и груди, дивные густые волнистые волосы спускались каскадом на ее полуобнаженные плечи, но лицо, лицо ускользало от меня, вместо него, словно зиял бесформенный провал. Казалось вот оно само нарисуется, намек на глаз, ну же, тут же вместо глаза прозрачная пустота; намек на рот – и с ним тоже самое. Я протер свой взмокший от волнения лоб.
– Да-а-а, мистика какая-то. Что же, дьявол раздери, со мной происходит?
За этот странный день я уже столько раз задавал себе вопросы, что сбился со счета, и ни разу не смог найти ни одного вразумительного ответа. Это раздражало, пугало, интриговало, сводило с ума. Я плавно не торопясь встал с пола и направился к зеркалу. Может оно что-нибудь подскажет мне? А узнаю ли я сам себя?
Зеркал в квартире было на редкость мало. Одно на стене перед трюмо, одно в ванной комнате над раковиной. И это всё? Мне показалось это весьма странным. Медленно, но решительно я направился к трюмо, на секунду зажмурившись перед зеркалом, я резко распахнул свои глаза. Самое ужасное, что я не узнал человека, отраженного напротив, хотя он и показался мне весьма ничего: высок, хорошо сложен, с темными волнистыми волосами, серо-голубыми глазами, хорошо очерченным полным ртом, небольшим аккуратным носом, и удивляющей своей прозрачностью светлой кожей, несмотря на легкую небритость. Нет я был вполне осязаем, но мой цвет показался мне слегка неестественным, хотя может это все из-за недостатка освещенности. В общем и целом я остался доволен собой. Я улыбнулся своему отражению, обнажив ряд ровных, белых зубов: "Да я просто красавчик! Как я мог забыть такое лицо?" При мысли об этом, по моей спине протопотал табун мурашек. Действительно, мой опыт с зеркалом не дал мне никакой информации, кроме той, что теперь, я хотя бы имею визуальное представление о своей персоне, и не шарахнусь в сторону, увидев неожиданно свое отражение. Этого действительно было крайне мало, для того чтобы ощущать себя реальным. Мне просто необходимо найти хоть что-то еще: документы, свидетельства, дипломы, фотографии, телефонные номера... Неужели никого нет, кто бы интересовался мной, моей жизнью, моей несчастной судьбой...
Для начала я обшарил свои карманы, но в них, к сожалению, ничего не обнаружил, кроме портмоне. Я двинулся шарить по квартире, открывая по пути все шкафы, ящики и ящички, заглядывая в каждый уголок моего такого чужого жилища. Найдя паспорт и водительские права в верхнем ящике письменного стола, я впервые за день с облегчением вздохнул. Фотография на документах была моя, значит и имя тоже моё: Полосатый Игорь[4] Николаевич, 1981 года рождения, значит мне двадцать восемь, что ж неплохо, вся жизнь еще впереди, прописка соответствовала адресу моего нынешнего проживания, значит, ошибки быть не может – я дома. Покопавшись еще в ящике стола, я обнаружил и ключи от авто, чему немало обрадовался. Никаких записных книжек, телефонов и адресов, зато счет в банке у меня был, и кругленькая сумма на счету говорила о том, что я не умру от голода и холода, даже если буду жить на проценты от процентов. Знать бы еще работаю ли я, работал ли, и где я смог заработать такие деньжищи...?
Закончив осмотр письменного стола, я направился к платяному шкафу. Открыв его, я обнаружил еще одно зеркало, во всю створку шкафа. Но мужских вещей по какой-то непонятной для меня причине в шкафу не было. Зато полный ящик ажурного женского белья: трусики, бюстье, маечки, на все случаи жизни, всех мыслимых и немыслимых цветов и особо привлекательного для меня третьего размера. Отворив вторую дверцу шкафа, я обнаружил верхнюю часть женского гардероба: платья, брюки, юбки, блузы. Все было в идеальном состоянии, начищенное и отглаженное. Я вдруг поймал себя на мысли, что душу бы заложил, лишь бы увидеть хозяйку этих сногсшибательных нарядов.
Осмотрев всю квартиру, особо уделив внимание просмотру бумаг, поиску фото и видео материалов, я с сожалением пришел к выводу, что кроме одежды, никаких других свидетельств присутствия в доме женщины мной не обнаружено. Так же, с прискорбием я мог отметить, что чистой рубашки в этом доме я для себя не найду, а значит всерьез нужно было позаботиться о пополнении своего гардероба. Подкинув в воздух увесистую связку ключей, я быстро собрался и вышел, громким щелчком захлопнув входную дверь. Сбегая по лестничным пролетам, я ощущал в теле небывалую легкость и внутреннюю расслабленность, несмотря на то, что в жизни моей было не больше ясности, чем в тусклом ноябрьском утре. Выйдя из парадной, я мимоходом взглянул на часы, было без малого четыре часа дня. К своему удивлению машину свою я нашел легко, в охраняемом гараже, оборудованном в подвале нашего дома, у меня как будто открылся третий глаз, и я без промедления направился к серебристому BMW M6 кабриолет. Сев за руль я ощутил себя полностью в своей тарелке, первый раз за весь день, плавно развернул машину, выехал по широкому пандусу на улицу и поехал по кишащему суетой городу.
Магазин мужской одежды для требовательного клиента с претензией я нашел не сразу, но, отыскав, не ошибся в выборе. Перемерив добрых две дюжины брюк, рубашек, джемперов и прочей всячины, я отобрал для себя, то, в чем мог чувствовать себя комфортно и в модной струе. Теперь я ощущал себя несколько счастливее, понимая, что стал более человеком, чем беспамятным бродягой в чужой квартире. Закинув кучу пакетов с обновками на заднее сидение авто, я направился домой. В глубине души я надеялся, что таинственная хозяйка ждет меня у накрытого стола, для ужина при свечах.
– Не может быть, чтобы такой мужик, как я был одинок... Мои мысли вслух подтверждались не только моими эгоистичными заявлениями, но и весьма убедительными для меня вещественными доказательствами.
Странно было быть человеком без прошлого. Я как будто возник неоткуда, чужой, незнакомый даже самому себе, но моя состоятельность, говорила об обратном. Ничто не возникает ниоткуда и не уходит в никуда. Под этими словами я мог подписаться кровью...
*****
С замиранием сердца я остановился у двери своей квартиры. Я опять ждал чуда, что дверь неожиданно распахнется и на пороге возникнет Она – женщина из сна, удивительная и родная. Да я чувствовал всем своим нутром, что она мне родная, но не мог себе её четко вообразить. Вокруг меня парило ощущение полной срощенности с ней, как будто мы были вылеплены из одного теста.
Я всё еще стоял в нерешительной задумчивости, открыть ли дверь самому или позвонить. Я коснулся указательным пальцем кнопки звонка, с силой нажал несколько раз, услышав приглушенное дилиньканье за дверью, затем тишина, ничего не шелохнулось, ни малейшего шороха, скрежета отворяемых замков, ничего.
Где-то глубоко внутри, что-то оборвалось, с неимоверным разочарованием я сунул ключ в замочную скважину и дважды повернув, нажал на ручку двери. Внутри горел приглушенный свет, тихо играла музыка, я всё еще надеялся на чудо. Чудо ждало меня, но не так как я того хотел. На столе меня ждал горячий ужин. Было такое чувство, что я опоздал, на какие-то доли секунды, разминувшись со своим счастьем. Мне стало так одиноко и горько, словно я попал на собственные поминки. Даже есть не хотелось.
Я прошел в комнату, оставив свои пакеты не разобранными, прошел в ванную, набрав горячей воды, погрузился в неё с головой, и так пролежал минут пять, лишь высунув кончик своего носа, вода всё еще катила свои струи, и в ушах стоял грохот. Горячая вода расслабляла моё напряженное тело, а шум, вырывающейся из крана струи, успокаивал мои разум и сердце. Выйдя из ванны минут через пятнадцать – двадцать, закутавшись в банный халат, я ощутил себя по-новому. Мне всё еще было горько, но горечь одиночества заглушало отчетливое желание основательно подкрепиться. Я прошел на кухню. На ужин у меня было жаркое из баранины с чесночным соусом, запеченный картофель с грибами с майонезной подливкой и салат из шпината, довершала все чашка черного чая с мёдом. От обильного ужина и чая с мёдом меня клонило в сон.
Еще раз перечитав стихотворное послание от моей Музы, я прошел в спальню, завернулся в теплое одеяло с головой и заснул. Во сне мне казалось я бегу по следу, я как охотничий пес держал нос по ветру, ловил каждое дуновение воздуха, рыская по подворотням, оборачиваясь по сторонам, и никак не мог взять след. Я потерялся в своих ощущениях, мне не хватало остроты, не хватало света, не хватало информации. Я копался в собственном мозгу, как в отстойной яме, пытаясь выудить, хоть какую-то маломальскую зацепку, но в руки почему-то попадались только пустые консервные банки. Я чувствовал себя грязным и вонючим, в ушах звенела непонятная какофония. И, вдруг отчетливый женский голос сказал: "Найди меня!" Я опять начал принюхиваться, прислушиваться и приглядываться. Я всматривался в темноту, пытаясь приблизить её к себе. Вдруг из темноты возник знакомый женский силуэт. Она протягивала ко мне руки и повторяла: "Найди меня! Найди меня!" Лица снова было не разобрать. Как я не старался, но вместо лица видел только расплывшееся бесформенное прозрачное пятно. Я побежал к ней, но она повернулась и стала убегать от меня, громко смеясь, не оборачиваясь, она удалялась всё дальше и дальше, и как не старался я сократить разрыв между нами, но всё больше отставал. Я кричал ей: "Подожди!", но она безвозвратно скрылась в туманной дымке осеннего рассвета...
*****
Очнулся я пополудни, голова гудела, я был полностью растерзан, своими ночными приключениями. Сдернув одеяло, я сел на кровати, собираясь встать, и невольно вздрогнул, увидев, что мои ноги и руки грязные, словно я копался в земле, мои черные пятки нужно было отскребать пемзой, а ногти на руках чистить щеткой.
Всё это не на шутку пугало меня.
Этим утром я долго и тщательно отмывался, затем брился, одевался. Когда я полностью собранный прошел на кухню, то уже совсем не удивился, что горячий кофе и тосты с маслом и джемом поджидали меня на столе. Позавтракав, я направился в гостиную. К моей радости, купленные мной вчера вещи, были разобраны и убраны в шкаф.
Оглядевшись по сторонам, я заметил, что на письменном столе стоит ваза со свежими цветами, внутри букета, торчит свернутый листок бумаги. Я буквально почувствовал, как побелела моя и без того белая кожа, сердце бешено заколотилось. Я подошел и двумя пальцами вынул записку из букета. Сосчитав до трех, я развернул её. Внутри, красовалось, аккуратно отпечатанное новое стихотворное послание:
Наивно полагать, что жизнь легка,
А ветер подгоняет тайной в спину.
Иди вперёд, не мни себе бока,
Даль позади, а память правду скрыла.
Исчезло зло за пеленою дней.
Меня забыл ты, стёр лицо и имя.
Еще есть время возвратиться к ней,
Наивной, нежной и неприхотливой.
Я всё же помню пыл твоих речей...
Чуть ниже, справа, мельче, подпись: "Твоя Потеря".
Я невольно смял записку в своей руке. Что за дьявольские игры? Что за жестокие шутки? Или это претворение в жизнь какого-то невероятного, изощренного плана мести? Моя голова раскалывалась от душившего возмущения, негодования, непонимания всей этой чертовщины. Если бы я мог вспомнить что-либо. Но я был словно чистый лист – абсолютно пуст.
В первый раз за всё время я ощутил свою ущербность, словно я был инвалидом или юродивым.
– Дай мне хоть одну стоящую подсказку, хоть одну зацепку, хоть одну лазейку в свою утлую память, чтобы восстановить всё, что я потерял, чтобы понять чего ты от меня ждешь!!!
Мой голос прозвенел в тишине и смолк. Я всё еще прислушивался, стараясь уловить хоть малейший звук, вздох, дуновение, на секунду мне почудилось, что я ощутил чьё-то присутствие, но это была лишь кажимость, иллюзия, фантазия, которая ушла так же быстро, как и пришла.
События последних дней были столь необычны для меня, что я ощущал себя своеобразным Робинзоном Крузо, с той разницей, что выброшен был не на необитаемый остров, а в немое пространство, которое не желало меня воспринимать, ни одной из своих систем коммуникации. Оно меня не видело, не слышало, не говорило со мной. Я словно пустоголовый болван был предоставлен сам себе и своим необычным мыслям, чувствам, ощущениям, догадкам и разочарованиям. Снова и снова обойдя свою фешенебельную одиночку, я решил проникнуться собственным существом и понять чего я хочу, куда меня тянет, что мне может сказать мой внутренний голос.
Удобно усевшись в красное кожаное кресло, я закрыл глаза и погрузился в осязаемую темноту, темнота дышала, пульсировала, двигалась, я это не видел, но знал. Неожиданно для себя я внутренне прозрел, и начал уверенно двигаться в этой темноте, как будто знал её отнюдь не на ощупь. Без особого напряжения я увидел своим внутренним зрением тропинку, покрытую свежими осенними листьями, кое-где виднелись деревья, еще не полностью сбросившие свои одеяния, я огляделся по сторонам и понял, что иду по кладбищу, надгробия, кресты, мраморные памятники, гранитные таблички, не свежие могилы, но поросшие травой и затертые в воспоминаниях давно не тревоживших, не тронутых болью, но лишь сожалением и смирением. На оградках то тут, то там взмахивали черными крылами вороны, их грубые профили были словно выточены из надгробного камня, а черные блестящие глаза выдавали зорких охранников тишины и порядка. Я двигался вперед уверенно, пробираясь меж могил, и вскоре передо мной возникло искомое надгробие, небольшое, с Ангелом в длинных одежах и младенцем в руках, вокруг небольшого постамента вилась гранитная лента с надписью. Но я не смог ее прочесть, потому как, резкий звук вернул меня к реальности. Я вздрогнул и открыл глаза, день уже перевалил за середину, скупое солнце красило стол и стены медовым цветом, посреди комнаты лежали многочисленные осколки вазы, в луже воды беспорядочно валялись цветы.
У меня не было ни сил, ни времени, ни желания искать объяснения произошедшему. Не размышляя, не медля, я схватил ключи и куртку, вскочил в туфли и, рванув дверь, бросился прочь. Уже на лестнице я услышал щелчок захлопнувшегося замка. На мне словно были сапоги скороходы, момент и я уже заводил машину, еще момент, и уже мчался по городу, повинуясь собственным инстинктам, и памяти своего тела.
*****
У меня рябило в глазах от скорости, с которой я несся по дороге, но вскоре пришлось сбавить темп, мне совсем не хотелось быть задержанным, или спровоцировать аварию. Казалось, меня никто не замечает. Все вокруг подчинялось законам движения. Все были поглощены своими думами и заботами.
Я ехал наугад, мои руки сами поворачивали руль в нужную мне сторону, мои глаза смотрели прямо по курсу, а сознание полностью подчинялось усилию воли. Через сорок с небольшим минут я был перед воротами городского кладбища, я заехал и остановил машину. Кладбище было огромным, но я решил передвигаться по нему пешком. Оставив свой автомобиль, я двинулся по центральной аллее вглубь, так я шел минут десять, пока не заметил метрах в ста нужное мне ответвление дороги вправо, еще минут пять и вот я уже на знакомой тропинке. Я был как в гипнозе, смотрел только вперёд, и точно знал, что иду в верном направлении. Свидетелями моего одинокого путешествия были лишь вороны, медленно перелетавшие с памятника на памятник, или перебиравшие когтистыми лапами листву в поисках какой-нибудь пищи.
Пройдя еще немного вглубь по тропинке, я свернул налево, и пошел между могил. Вскоре я уже мог различить искомое надгробие. Пройдя еще несколько рядов могил, я остановился у небольшого постамента, со стоящим на нем Ангелом. Лицо его было белым и печальным, обрамлявшие его волосы волнами спускались на плечи и спину, одну руку он держал на груди, а во второй он сжимал младенца, укутанного в половину ангельского плаща, его крылья были аккуратно сложены за спиной. Ангел словно шел, казалось, он сейчас сойдет с постамента и бросится бежать, или взлетит в небо. Младенец положил свою маленькую курчавую головку на ангельское плечо, и крепко держался пухлыми ручками за объемные складки одеяния, его глаза были широко открыты, а полные маленькие губки сложены бантиком. Я вспомнил о надписи, которую не успел прочесть в своём видении, и опустил взгляд вниз. На гранитной ленте опоясывающей постамент наискосок было выгравировано: "Моей нерожденной любви..." Гробница была прямоугольная небольшая, такая, какие бывают на детских могилах, на ней золотом было выведено:
Нерожденный не выплачет слез,
А, проглотит свой крик, не начавшись.
И утроба истлеет для чад,
Дом без окон в молитве проклявшей.
Искривив свои губы в мольбе,
Мать не даст нерожденному имя.
Её шепот услышит во мгле,
Нечисть, ставшая нянькой в могиле.
Язвы кровью омоют тот плод...
Больше ни слова, ни имени, ни даты, ничего. Это привело меня в замешательство. Я не знал что делать с этой информацией, которая не продвинула меня в моём незнании ни на йоту. Всё больше запутываясь в лихой абракадабре слов, и ощущая себя дешифратором ДНК инопланетного организма, мне хотелось закопаться где-то рядом и заснуть мертвым сном, вот так же, без каких либо опознавательных знаков, имен и дат, вообще без ничего и только сыра земля сверху.
Пошарив по карманам, я отыскал в куртке небольшой блокнот и ручку. Присев на стоявшую рядом скамью, мелким разборчивым почерком переписал надгробный стих под названием "Моей нерожденной любви". Еще раз бросив взгляд на Ангела, обратился к своему за помощью, и уже собирался уходить, когда услышал за спиной треск сухой ветки, шорох листьев и шаркающую походку. Я обернулся, в трех метрах от меня находился человек. На вид ему было за тридцать, довольно потрепанного вида, в грязных джинсах, стоптанных ботинках и вязанной черной шапке, по походке и выражению лица было ясно, что он в достаточном подпитии. Увидев мою удивленную физиономию, мужчина остановился, вытаращил свои глаза и протянул нараспев: "Ба-а-а, кого я вижу! Полосатый, какими судьбами в наши ветхие трущобы?"
Пока я приходил в себя и тужился вспомнить видел ли я этого чувака когда-нибудь в своей жизни, и что его может со мной связывать, мой старый – новый знакомый подгреб поближе и протянул мне свою нечищеную, смердящую омулем с душком клешню со словами: " Ну, здоров, братан. Чо как неродной!"
Я был словно в параличе, паралич в основном сводил мои челюсти, так как я не находил что промолвить, мысли жужжали в моей голове какую-то чушь и все разом. Пока я старался расслышать, чего я там надумал, мой ароматный друг, закончил свою тираду: "Не боись, обниматься сегодня не будем! Присаживайся, чувствуй себя как дома!" И с этими словами он буквально усадил меня на ту скамью, с которой я только что поднялся, и плюхнулся рядом, придерживаясь за моё плечо.
Наши взгляды встретились.
– Ну, что не узнаёшь что ли? – Протянул он, заметив моё кривое выражение лица. Я утвердительно кивнул.
– Вот-вот, так всегда! А потом удивляются, что их не слышат, помогать им не хотят, соломки дескать не подстелют, слово доброе на замолвят, душу грешную не спасут! Ну! Звал же только что... забыл? Ой, боюсь я тебя теряю!
С этими словами он трижды щелкнул пальцами у меня перед носом.
Я понимал еще меньше, чем до сих пор. У меня были кое-какие догадки, но произнести их вслух я не решался, уж больно кощунственными они мне казались. И я решил спросить в лоб: " Так, может, напомните кто Вы, и где мы с Вами могли встречаться?"
– Кто, кто? Конь в пальто! Ангел я. И с этими словами он стянул с себя шапку и погладил ладонью свой лысый череп.
– Что, удивлен!? Конспирация, сам понимаешь! Так, что там у тебя?... А то у меня времени маловато.
– Я как-то не так себе Ангелов представлял, уж перебрали-то с конспирацией... А звал, потому как, не знаю, что со мной происходит, и что мне делать, тоже не знаю. И почему я здесь?
– Ничто в жизни смертного не происходит просто так. Считай, что это испытание твоей воли. Не старайся вспомнить. Плыви по течению. Ты кость, выброшенная на доску жизни. Твоя судьба изменчива. Ты идешь вперед, но всё время возвращаешься. У тебя просто забрали твои привычки, и теперь ты не знаешь, как всё вернуть. Но, по сути, ты не нуждаешься ни в помощи, ни в подсказках. Когда поймешь зачем? Найдешь ответы на все свои вопросы.
– Зачем я здесь?
– А чтоб различить твои представления о реальности от реальности. Всё что ты видишь, картинка мира, кропотливо созданная людьми. Вот ты не помнишь кто ты, ты не знаешь каков этот мир и что находится за пределами этого мира. Ты движешься по наитию, знание приходит само по себе и тебе стало интереснее жить. Ведь ты не ждал моего появления, хотя и позвал меня, значит вера твоя недостаточна для чудес. А увидев, не узнал меня, потому как я отличаюсь от образа святого, от этой статуи со смазливым личиком и громосткими крыльями. Ах, люди, вы живете и умираете словно черви в банке, копошитесь день-деньской, скукой рождаете скуку. Круговерть вашей жизни – преодоление неудовлетворенности. Хроническая неудовлетворенность – ваше благословение и ваша Голгофа. Вы боитесь смерти, но на самом деле умираете каждодневно, просыпаясь по утру. А всё почему? Да потому, что вы не хотите быть хозяевами своей жизни, вы катитесь под гору от рождения, а у подножия по инерции перекатываетесь из стороны в сторону, словно в глубокой чаше, не в силах подняться, из малых преодолений рождая небылицы о величии своего рода.
– И в чем же смысл бытия?
– А зачем тебе искать смысл? Вместо того чтобы поверить в красоту мгновения из которого рождается вечность, просто точка. Вот, что есть по твоему отправная точка человеческого бытия: зачатие, рождение, сознание... Ты лишился своей истории, своей отправной точки и теперь не знаешь, куда тебе идти. А ведь отправная точка может быть везде, в каждом моменте твоего существования, и узор который ты сможешь нарисовать, из этой точки будет неповторим и уникален. Можно протянуть прямую, от момента рождения до момента смерти, но это лишь маршрут, который проходят все, и твоя задача сделать свой путь, как можно более удивительным и неповторимым.
– Скажи, как же ты можешь помогать людям, если настолько их презираешь?
– Я не презираю вас, я вас знаю лучше, чем вы знаете сами себя. Ваша неумирающая способность всё приукрашивать, перевирать, перекрашивать, кроить на свой манер и латать делает вас слепцами. Вы великие притворщики, умельцы, каких поискать, не замечать очевидных вещей, если эти очевидные вещи чем-то невыгодны для вас. Я просто наблюдаю за этим вечность, и меня не удивляет, что вы можете упиваться своим несчастьем так же самозабвенно, как петь оду любви.
– Пугает ли тебя что-нибудь? Или ты напрочь лишен всякого страха?
– Я не лишен страха, но лишен упрека. Я не осуждаю, но стараюсь быть честным с тобой – единственным человеком, который шагнул за границы своей обыденности. И хотя ты еще не понял, что произошло с твоей личностью, ты намного больше знаешь о себе сейчас, чем когда бы то ни было. А если честно, я боюсь, когда наблюдаю, но не могу вмешаться. Ведь задача моя – невмешательство, дать человеку реализовать свободу своего выбора. А человеческий выбор редко бывает правильным, потому как человек не свободен от своих предубеждений. Стать свободным – значит перестать быть своим врагом! Тот, кто живет по наитию, свободен, ибо следует велению своего сердца, но не слепой рассудочности трезвого разума. Сознание – человеческая тюрьма. Моментальность жизни – возможность освобождения. Но, освободиться – не значит стать счастливым. Свободный, движется путем озарений. Свобода выбора – это выбор быть не свободным. Свобода от выбора – единственный вариант, который не освободит. Тот, кто выбирает – загоняет себя в рамки невозможности иной возможности кроме выбора.
– А свободен ли ты?
– О, как я могу быть свободен, если я вне жизни?! Я заперт. Я на посту. Я не существую, если ты в этом не нуждаешься.
– А я, сегодня, такой как есть теперь, свободен ли я?
– Чтобы стать свободным нужно постоянно пребывать в желании, быть через осуществление истинного желания, и желать, по настоящему – быть, существовать, реализовать свою самость. Свобода вне инстинктов (то есть, например, ты свободен даже умереть, наплевав на инстинкт самосохранения). Свобода вне страха, свобода не в подчинении и не в рабстве, она не разделяет людей по половому признаку. И конкретная ситуация дает возможность ощутить ее каждому, отнюдь не абстрактно!!! Ты в поиске, а значит, не свободен. Ответь себе, чего ты желаешь больше всего сейчас?
– Свободы от желания стать никем. Я могу себя видеть, ощущать, слышать свой голос, рождать мысли в своей голове, но я не знаю себя, и не знаю, зачем всё происходит именно так. Я нахожу подсказки, но кто их даёт мне? Ты?
– Нет, не я. Когда найдешь, подсказчика, найдешь и себя. Пока ты только тень. Проекция человека. Стало ли тебе легче от этой правды? Уверен ты скажешь сейчас: "Не верю..." Ладно, пойду я. Мы еще встретимся, если ты этого пожелаешь. И старайся не удивляться, если не увидишь меня таким, как сейчас.
С этими словами он встал, и пошел не оглядываясь прочь, шаркая ногами, цепляясь за оградки, и вскоре испарился в тумане, словно его и не было.
Мне стало бесконечно одиноко без моего странного знакомого. Но я верил. Теперь, я понимал всё явственнее, что не могу быть уверен ни в чем, кроме того, что я потерялся в этом мире не случайно, и если ЧЕГО-ТО не хватает для того, что бы СТАТЬ КЕМ-ТО, я найду это ЧТО-ТО, чего бы мне это не стоило.
*****
Весь обратный путь я был поглощен в неясные размышления, о недавнем разговоре. Многие моменты казались мне нереальными, но я не мог отбросить ничего из того, что не понимал. Не заметив, как добрался обратно, я сел в припаркованную на кладбище машину, завел двигатель и медленно двинулся в обратный путь. Уже смеркалось. На улице то там, то здесь зажигались фонари. Я ехал по вечернему городу. С неба срывались крупные капли дождя и разбивались о ветровое стекло большими водяными кляксами. Я был утомлен, раздавлен всей этой неразберихой, мрачен. Где-то вдалеке раскатно грянул гром, созвучно моему угрюмому настроению.
Казалось, обратно я докатил быстрее. Оставив автомобиль в гараже, чтобы не промочить его эластичную крышу, я бегом бросился в дом. Как всегда, не дожидаясь лифта, взбежал по ступенькам, отворил дверь и вошел в уютное тепло сухой квартиры. Было темно. Я так устал, что не было сил даже удивляться, скинул одежду, открыл воду в ванной и нырнул под горячий душ.
Все было не так уж и плохо. Добрая невидимка приготовила мне поесть.
Я сидел на мягком диване и согревался бокалом крепкого красного вина. Настроение постепенно возвращалось ко мне. Просидев так, в тишине и приглушенном освещении с полчаса, силы почти полностью возвратились ко мне. Я вспомнил о стихах записанных мною на кладбище, и решил их перечесть. Достав блокнот из кармана куртки, я присел у стола и перечитал. Затем вытащил, первые стихотворные послания. Снова перечитал. Разложил их на столе в ряд. Нервно закурил, заметив початую пачку сигарет на столе. И тут, меня как громом поразила очевидная догадка. Все полученные мною стихи были акростихами [5] – то есть краестишиями. Из заглавных строк каждого можно было без труда сложить фразу: "Найди меня". Эта внезапная догадка, так потрясла меня, что я решил налить себе еще доброго вина.
Я прошел с бокалом на кухню, и так как напиваться не входило в мои планы, налил себе еще половину бокала. Взяв с собой тарелочку с нарезанным сыром, я возвратился назад, сел, приподнял бокал, чтобы посмотреть на вино сквозь свет. Жгучий гранатный насыщенный цвет, терпкий запах ароматных ягод вперемешку с разнотравием. Отхлебнул. М-м-м-м, ярчайший букет, все мои рецепторы затрепетали от удовольствия, тепло разлилось в груди.
Я вернулся к своим стихам. К моему удивлению на столе лежало уже не три, а четыре листка. На четвёртом тем же аккуратным шрифтом было написано:
Настроенье – увядший цветок,
Азарт, меня тянет в пучину.
И ласкает мой лик ветерок,
Душит зноем, толкается в спину.
Изменил мне с другой – не беда.
Мои мысли твой бред не тревожат.
Ей скажи своё страстное "ДА"
"Нет" со мной, и в стократ мне дороже.
Я навек позабыла тебя...
Чуть ниже, справа, мельче подпись: "Твоя Ошибка".
По краю снова: "НАЙДИ МЕНЯ".
Я задумался еще глубже, поглаживая край бокала с недопитым вином. Я был уверен, без женщины здесь не обошлось. Женщины роковой и обиженной, которая даже стерла воспоминания о себе, о своём лице, о своём имени, но при этом категорически не желала уйти навсегда. Она хотела, что бы я помнил о ней, мучился догадками и угрызениями, грезил ею и во сне и наяву, мечтал о ней, искал ее босой кровавый след.
– Как же я мог так влипнуть! – сорвалось с моих нервно сжатых губ.
Со всей отчетливостью, я ощутил всю полноту своей несвободы. Я был в жизни этой женщины, и она, когда-то, несомненно, была моей, но теперь я никто для неё, я больше чем пустота, настолько, что исчез не только из её жизни, но и из своей собственной. Мои глаза увлажнились, словно я побывал на своих собственных похоронах.
Мне хотелось ответить ей, но я не знал как, и дойдёт ли моё послание до Неё.
– В конце концов, попробовать-то можно?!
Я взял чистый листок бумаги и от руки написал следующее. Слова лились из меня потоком, красноречивым, безудержным, отчаянным, неумолимым. Я был саркастически жесток к себе нынешнему, пустому и одинокому.
Я точно знаю – что теряю,
Ища себя – в руках я таю,
Во сне своем я исчезаю,
Но, глядя в зеркало, моргаю.
Свободен я, закрыв глаза,
Увидеть – тень моя,
Уходит в небеса.....
Открыл глаза – и снова тело,
Душа о пятку загремела,
Уж лучше не открыть глаза,
Остаться тенью навсегда.
Подняться легче, чем спуститься,
Когда свободен, чтоб разбиться.
В свободном падении
Чувствую задом,
Что шмякнусь о землю,
Неспящим фасадом.
И сколько не выпью,
Вовек не забуду,
Моргать больше нечем....
Спать больше не буду.
Свобода, как птица,
Взлетит, не поймаешь,
Она только дразнит,
Ее ты не знаешь.
Ее провожаешь,
Задумчивым взглядом,
Вокруг суета и свободы не надо.
Ниже, справа, мельче подпись: "Твой Никто".
Аккуратно сложенный листок я оставил посередине стола, убрав все адресованные мне послания. Допив остатки вина, доев сыр, я встал со стула, глубоко вздохнул. Почесав свою уставшую голову, я направился в постель, чтобы забыться сном, и вновь увидеть ту, которая навсегда вычеркнула меня из своей жизни.
Во сне она пришла ко мне, горячая и нагая. Я чувствовал её губы на своих губах, я гладил её гладкое белое тело, я окунался в аромат её золотых волос. Я был с ней всю ночь, но не проронил и не услышал ни одного слова, не увидел её глаз, и улыбки. Страсть этой ночи спалила меня дотла.
*****
Утро проскользнуло в мою спальню, украдкой, отбрасывая яркий свет на край моей кровати. Моё тело не желало вставать, оно тянуло меня в омут сна. Перебирая в своей памяти ночные грёзы, я всё пытался представить себе глубину той невыносимой обиды, которую моя незваная гостья несла в своём сердце.
– И что же такое я сделал, что не заслуживал её прощения? Измена? Мне казалось это настолько мелко, что я зевнул. Я не ощущал себя Казанова, способным соблазнять и разбивать девичьи сердца. Может, эти её слова про измену – просто аллегория, а на самом деле я совершил куда более неприглядный поступок? Но, какой?
И тут, я услышал какую-то музыку, мелодию настойчивую и тревожную.
– Неужели телефон?
Я подскочил с постели, и босиком побежал на звук. Мне пришлось изрядно попотеть прежде чем я нашел телефон, и всё это время он нещадно трезвонил. Телефон лежал в ящике трюмо. Я схватил его, и звук оборвался.
– Черт, черт, черт!!!
Я посмотрел в записную книжку телефона, никаких номеров, никаких имен. Я посмотрел вызовы – номер неопределен. Но звонок-то был, я его слышал, незатейливая трель всё еще дребезжала в моих ушах. Еще раз грязно выругавшись, с телефоном в руке я прошел на кухню. Всё как всегда, хоть о том, чтобы поесть думать мне не приходилось!!! Добрая фея продолжала кормить меня, заботливо варила мне крепкий кофе, без которого я всегда полдня ходил как бледная поганка, с шумом в голове и постоянным желанием прилечь.
Произведя необходимые процедуры со своим нечищеным ртом, неумытой физией и небритым подбородком, я, наконец, выпил свой утренний кофе и съел яичницу и пару бутербродов с салями. Телефон я держал под рукой, чтобы не опоздать, если вдруг опять вздумает звонить. Но телефон – подлец, не звонил, а может, подлец, тот кто был на другом конце провода. Моё раздражение не проходило. Сначала я ходил по комнате, как запертый в клетку зверь, потом нервно теребил кисточ
