«Здорово!» - сказал Иван Палыч двум старухам, сидящим на лавке возле Нюркиного дома.
«Что? Пердеть еще не разучились?»
«На нашу пенсию скоро в сортир ходить разучимся» - проскрипела одна из них.
«Далеко идешь, Вань?» - спросила другая. «Я видала, ты баню с утра топишь».
«Топлю, а что?»
«А я вот подумала... Что ж ты все еще вместе с Веркой в парилку заходишь? Или вы по одному?»
«Нет, Верка уже устарела. Она в баню на третий день после меня постираться приходит. Говорит, от моего пару у неё сердце заходится».
«А кто ж тебя веником по сусалам обхаживает?»
«Кума приходит в банные дни, она в бедрах покрепче».
«Лидка? Уж эта стерва любого мужика взмылит. А жена коромыслом её по двору не гоняет?»
«Нет, уже привыкла. Теперь сама говорит, что плох тот кум, кто на куме не побывал».
«И как же ты с этой Лидкой управляешься, Вань? Ведь годы уже не те, а?»
«Какие наши годы – я пока её жду в предбаннике, ведро с водой на конец подвешиваю для проверки, а иной раз и гирю пудовую примеряю»
Старухи переглянулись, а одна из них сказала: «Вот ведь счастье какое Лидке перепало». Но Иван Палыч уже не слушал их, он зашагал прочь по своим деревенским заботам.
А другая старуха заёрзала на лавке: «Вот вчера внучка прибежала из школы и говорит: “Нам сочинение задали написать о счастье». А сама мне в глаза заглядывает, лукавка, и спрашивает: «А ты, бабушка, в молодости была счастлива?»
«А как же, – отвечаю - картошки нажрешься, мужик тебя оттрахает, и лежишь счастливая, как барыня».
Иван Павлович вышел из сельского магазина. В руках - авоська, полная бутылок с «шайтан водой». Они гордо позвякивали, зная, что их содержимое скоро будет разлито по стаканам и выпито за здоровье друзей их нового хозяина. А сегодня, как никогда, у него было настроение пообщаться с народом своего села.
У дверей магазина он столкнулся с Гришаном по деревенской кличке «философ».
Гришан сразу оценил ситуацию: «Вань, ты куда столько водки набрал? Тебя не закачает от шести пузырей? А то, гляди, еще и в канаву ляжешь?»
«А я пью, чтоб меня и лежа качало», - сказал Иван Палыч и, подмигнув старому собутыльнику, повел его за магазин.
"Ни пить, ни закусывать в наше время не умеют», - пробурчал сам себе Иван Палыч, разливая первую бутылку по пластмассовым стаканчикам.
«Быть добру», - сказали оба, и выпили до дна, занюхав зелье кислым яблоком.
Когда достали вторую бутылку, философ сел на своего конька. Как поп на панихиде, он пустился «поминать» своих земляков, а особенно, выпив «задарма», рассказывал в сотый раз, как Женька Биток угодил под тягач по пьянке, свалившись на ходу под его танковые гусеницы; как Блондин повесился в приемных покоях врача, когда тот не определил его в дом инвалидов; как туберкулезный бывший зэк Рыжий сознательно пил все, что горит, чтобы скорее подохнуть в своей кривой избе; что завскладом Михаил в дворовом сортире рано утром "с бодуна" накинул на шею веревку из-за растраты; а лесник Жора от самопального зелья навсегда затих, шумно отпраздновав выборы президента; как Гриньку в драке свои же сдуру забили ногами до смерти; как главврач перевернулся на «Уазике» и сломал себе шею, возвращаясь «никакой» с рыбалки; как Тарзан даже не думал, что, выпив на спор два литра водки, помрет на утро без «похмелки»; а Федурок захлебнулся рвотой, извергая из себя «перебор» рюмочек и стопочек после поминок; и как Коля Беспалый, идя домой, не разбирая дороги, попал под колеса, пролетевшей без остановки иномарки; и как Мишка-бомж утонул ночью в пруду, свалившись с берега в воду, от души помянув самогоном моряков с подлодки «Курск».
Гришан-философ мог бы до утра вызывать с того света души несчастных селян, если бы ему не помешал Витька-кривой – как всегда чуткий на дармовую выпивку. Он лежал в кустах уже не один час, а когда проспался, не мог понять, о чем говорят неподалеку два знакомых голоса.
«Это ты что ли, Иван Палыч? Ого, и философ здесь! Налейте-ка шкалик, еж твою мать!»
«Пришел мух ебать!» - осадил его Иван Палыч. «Как раз пол мешка осталось!» Но все-таки вылил остатки со дна третьей бутылки в пластмассовый стаканчик и протянул Кривому. Тот посмотрел на полстакана водки, потом на земляков, но пить не стал.
«Ты помнишь Иван Палыч, как я в твоем палисаднике дубки вкапывал для ограды?»
«Помню, прошлым летом».
«Еще стоят или попадали?»
«Стоят. Чего им сделается?»
«Так что же ты мне три капли нацедил? Обижаешь. Или я не русский человек?»
«Это ты то русский? По всей России сейчас русских по пальцам сосчитать можно, а остальные все, как ты - смесь черемисов с мордвой и татарами», - ответил ему Иван Палыч и достал из авоськи четвертую бутылку.
* * *
Утром Верка пообещала Ивану Палычу сварить петушиные щи с зеленью и чесноком. Кто же после бани откажется от тарелки щей «в края» да под рюмочку? Но хозяина где-то «черти носили», а Лидка, дожидаясь кума, уже второй раз всю баню выскоблила и все досочки в предбаннике перемыла. Петух не подозревая своей участи ходил по двору, подражая Иван Палычу — эх! курица не птица — женщина не человек.
«Лид, Лида! - крикнула Верка куме, - хватит уже драить, заходи в дом, попьем чайку!»
Вчерашние, но еще мягкие пышки с малиновой начинкой и вишневое варенье с мятным чаем располагали к задушевному разговору.
«Ты слыхала, как вчера наш поп мертвеца воскресил?» - начала Лидка.
Верка поперхнулась пышкой и не сразу смогла откашляться.
«Мертвеца? Батюшки светы! Ничего не знаю. Кто ж тебе сказал?»
«Гришка-философ приходил утром на опохмелку занять. Он всё своими глазами видел. Они с Витькой-кривым из больничного морга покойника везли на кладбище. Главврач им лошадь дал с телегой. А когда мимо церкви проезжали, увидели, как батюшка после службы олигархам внедорожники освящает. Очень старался, везде святой водой брызгал. Говорит, откройте капот, теперь багажник, даже бардачки внутри окропил. Но диски с колес снимать не велел, говорит не обязательно.
Гришка повернул телегу к храму и спросил попа, можно ли покойника отпеть. Отец Григорий взглянул на гроб и спрашивает: «Кто такой? И какой он был веры?»
Философ ему и отвечает: «Несчастный раб Божий из наркологического отделения! Мы у него Псалтырь нашли под матрацем. Наш братишка, православный».
Поп говорит: «Откройте гроб, я на него посмотрю». Мужики крышку сняли, показали попу мертвеца, а тот говорит: «Я его в своем приходе не видел, может он сектант какой-нибудь, и вообще, мне некогда, у меня иномарки в очередь стоят на освящение».
Но когда мужики с покойником поехали дальше, попу, наверно, стыдно стало. Он подхватил рясу и бегом с кропилом в руке за ними. Бежит и кричит: «Отпевать я его не стану, но святой водой окроплю!» В это время гроб сам открылся, мертвец сел, поднял руку, как боярыня Морозова с картины Сурикова и показал попу, да только не двуперстие, а средний палец. Витька-кривой хлестнул вожжами лошадь и рысью погнал назад в больницу».
«И где же он сейчас!» - наконец спросила Верка.
«Кто?»
«Больной из наркологии...»
«Сидит на койке в своей палате, ни ест, ни пьет, только Псалтырь читает».
«Кто ж его в морг определил?» - настаивала Верка.
«Говорят, он ночью себе вены порезал лезвием, а дежурный врач лыка не вязал, вот его санитары в морг и отправили».
«А я в молодости не пошла в медицинский поступать потому, что от вида крови у меня обмороки бывают. Один раз даже на «скорой» в реанимацию отвозили», - вспомнила Верка.
«Кстати, помоги мне петуха зарезать, а то Иван Палыч скоро придет, а я еще картошки из погреба не достала»
Лидка взяла у печи топор и принялась ловить во дворе горластого «петьку».
Когда Верка выходила с ведром картошки из погреба, кума неловко пыталась удержать одной рукой цветастую птицу, а другой отрубить ему топором голову. Лезвие топора скользнуло по петушиной шее и только ранило несчастную птицу. Обдав фонтаном крови обеих женщин, петух стал бить крыльями и носиться по двору пока не затих у входа в курятник. Верка закатила глаза и, рассыпав картошку, упала у крыльца без чувств.
Весь хмель соскочил с Ивана Палыча, когда он вместе с философом зашел во двор — Верка лежала на земле вся в крови, а перед ней с топором в руках в растерянности стояла Лидка.
«Беги к попу, его матушка медучилище заканчивала», - крикнул Иван Палыч Философу и ловко выхватил топор из Лидкиной руки.
«Что ж ты, дура, наделала! За что ж ты ее топором то?»
Лидка, пошатываясь, зашла в предбанник, взяла авоську с бельем и полотенцем и, спотыкаясь, бросилась вон со двора.
Первым прибежал отец Григорий. Матушки дома не оказалось, а до села «скорая» доберется не ранее, чем через час. Он склонился над Веркой, потрогал пульс и послушал дыхание.
«Отошла, раба Божия Вера, жаль не успела поисповедываться», - сказал священник и перекрестился.
Трое мужчин перенесли Верку со двора в дом и положили на кровать. Отец Григорий велел принести таз с водой и чистое полотенце, затем обтер Верке лицо от крови и петушиного пуха. Он выставил пьяных Ивана Палыча и Гришана из спальни и начал молиться.
Философ знал, что вместе со «скорой» приедет и милиция. Не желая дышать с ними одним воздухом, а еще хуже - очутиться в свидетелях, он подбирал благовидный предлог, чтобы «улизнуть» из дома, но боялся обидеть Иван Палыча.
Внезапно дверь спальни распахнулась, и ужасом повеяло от явившейся фигуры попа. Одной рукой он держался за свою могучую бороду, а другой не переставая, крестился.
«Господи помилуй, нас грешных! Пресвятая Богородица спаси нас! Ожила раба Божия, слава тебе Господи! Воскресла! Чудо Бог сотворил!»
Иван Палыч бросился к жене, она лежала на кровати с открытыми глазами и тихо стонала.
«Батюшка, родимый…», - слов не было у хозяина дома, он упал на колени перед священником и зарыдал.
«Чем отблагодарю? Cкажи, что хочешь – все для тебя сделаю».
«Бога благодари», - ответил отец Григорий. «Завтра приходите в храм, отслужим благодарственный молебен».
«А если желаешь, отче, - со слезами не унимался Иван Палыч, - забирай у меня машину на церковные нужды».
«Этот шарабан пусть у тебя во дворе ржавеет, а вот пол огорода под картошку я у тебя отрежу», - сказал батюшка и, еще раз перекрестившись, вышел из дома.
* * *
Оставив Иван Палыча обливаться пьяными слезами у постели Верки, Гришан побрел к своей покошенной избе на краю села.
Больше всего он любил одиночество своего убогого жилища, в котором его любимые книги и собственные заметки, разбросанные по всему дому, навевали множество размышлений.
Гришан-философ не раз задумывался о неземном происхождении всего человечества. Он считал, что люди возможно потомки богов или полубогов, заселивших эту землю после того, как над ней появился озоновый слой.
«Нас выгнали с планеты, которая называлась Рай и поселили здесь среди диких зверей, ледниковых и засушливых периодов, землетрясений, ураганов, цунами и лесных пожаров. На наши головы падал вулканический пепел, а наши правители сгоняли нас в армии и посылали убивать себе подобных. Попытка Иисуса объяснить людям смысл жизни импонирует многим, и, наверно, уходит корнями больше в буддизм, чем в Ветхий Завет. Поэтому и явились в современной Библии два завета, полностью примерить которые христианские богословы так и не смогли».
Но Гришан не мог понять, почему Иисус многое не договаривал и даже скрывал.
«Разве он не знал, что Евангелие будут читать много, много столетий спустя, и не только безграмотные рыбаки? К примеру, Иисус не смог ясно растолковать, почему именно те восемнадцать прохожих, а не другие погибли под камнями Силоанской башни. Конечно же, он всё знал, но по-человечески постеснялся сказать народу правду, и как обычно, перешел на притчу. А правда эта так проста и понятна: все грешники должны помнить, что время от времени их будут убивать, калечить, жечь на кострах, топить, вешать, расстреливать, удушать газами, косить эпидемиями … Мы должны по замыслу древне-иудейского Бога Отца тысячами гибнуть в природных и рукотворных катастрофах, а ужасные болезни попущены нам и всегда будут преследовать несчастный род гомо сапиенс по пятам с первых дней до старости. Перспектива же вечно увязнуть в изощренных истязаниях, приготовленных нам после смерти и того ужасней. Просто Небеса хотят, чтобы люди не забывали, кто они такие. Так кто же мы такие?»
«Вы Боги», - напомнил Спаситель. Но это он погорячился … Боги знают и прошлое и будущее, а нам даже не дано понять, какой сон вещий, а какой от плохого пищеварения. Если же мы и на самом деле потомки богов, то лучшая ветвь наших предков, должно быть, давным давно вымерла, оставив на этой планете мутацию, которая затем ассимилировалась с прожорливыми каннибалами».
Гришан вспомнил, как однажды две женщины подошли к нему и, видимо, сочувствуя его унылому виду, стали одаривать своими брошюрами и обещать новую «землю и новое небо». И он понял, что перед ним «иеговисты» или «иеговистки» (это слово рифмуется с «эгоистки», видимо, поэтому они предпочитают называть себя «свидетельницы Иеговы»). Философ и сам не знал, почему он всегда определял их с первого взгляда, впрочем, не только их – одно ближневосточное племя тоже всегда безошибочно узнавалось им. Раньше он вступал в решительные споры со «свидетелями». Но теперь он не спорил ни с кем. Гришан уважал ту соломинку, за которую несчастный род человеческий хватается, не найдя ни счастья и не чувствуя под ногами ни дна и ни «берега всего». Ему было интересно выслушивать их фантастические речи и сравнивать доводы православных и протестантов, иеговистов и кришнаитов, иудаистов и буддистов, почти так же дотошно, как и медсестра в лаборатории изучает анализы из бутылочек и коробочек своих пациентов.
Но все-таки Гришан, по-хорошему, завидовал иеговистам – счастливые! их ждет «новая земля и новое небо».
* * *
Вокруг было уже темно и безлюдно. В такой час, наконец, философ мог предаться своему излюбленному делу.
К внутренней стороне его куртки был пришит карман размером в полмешка. Оттуда Гришан достал свои заветные четки и начал поминовение. Он сам смастерил свою лестовку из пробок от вина, водки и прочих утешительных напитков, нанизав их на прочную бечеву, которая, впрочем, смогла бы выдержать и его исхудалое тело.
Сегодня он молился так: «Господи Боже, помилуй раба (рабу) (имя рек) и дай ему (ей) новую землю и новое небо». Эта молитва была сугубая, и только для тех, кто расстался с земной жизнью, наложив на себя руки.
Он помнил всех бедолаг в своей округе: висельников и самострелов, утопившихся и отравившихся, кинувшихся под поезд и самосожженцев.
Перебирая четки, Гришан иногда останавливался и делал глоток из горла шестой бутылки, которую Иван Палыч сунул ему перед уходом.
Ноги, заплетаясь, шли сами, а голова была целиком погружена в молитву. Тропинка повела его мимо дома в лесную чащу.
Через полчаса он вышел на пустынное место, под названием Анискин луг, куда бывало и сам не раз выгонял сельское стадо, нанимаясь в пастухи. Сейчас коров в селе уже не было, а луг до пояса зарос непроходимой травой.
Луна над головой Гришана, казалось, забыла весь мир и освещала только заброшенный луг. Тени от редких кустов совсем не пугали одинокого философа, он вспомнил Ницше: «Мысль о самоубийстве - могучее утешение, с ней проживаешь много трудных ночей».
Но смелость все-таки понадобилась Гришану, когда он услышал странный приближающийся гул и нарастающее свечение со стороны речки. Он отхлебнул еще глоток из бутылки и с удивлением принялся рассматривать что-то похожее на вертолет или космическую капсулу, застывшую на высоте десяти или пятнадцати метров от земли. Спустя несколько минут вход в светящийся корабль раскрылся, как царские врата в храме, и на озаренный необычным светом балкон вышли существа похожие на людей. Философ сразу понял, что они ищут кого-то. Ему показалось, что пришельцы разговаривают на английском языке. «Ну, конечно же, это английский! Только почему я понимаю, о чем они говорят? Никогда не был силен в английском!» - недоумевал Гришан.
«He must be somewhere here», - сказал один из них. Его голос очень сильно напоминал речь Толяна Ермишкина, который уморил себя тем, что морозной зимой не топил в доме печку целую неделю, а только, хлебал «косорыловку». Рядом с ним стояли другие знакомые Гришану лица: Катька-мордовка – повесилась на чердаке, Серега-бирюк – выстрелил себе в рот из обреза, Шурка-хохлушка – хлестала быка плеткой, пока он не поднял её на рога, Васька-кусок – сгорел в своей бане. За ними в несколько рядов стояли многие из тех, кого он поминал в своих молитвах.
«Here he is!» - крикнула Катька-мордовка, указывая на Гришана.
«How’re you doing?» - спросил Толян.
«I’m good, and you?» - ответил Гришан, как-будто всю жизнь говорил на английском.
«We’re doing alright. Welcome on board. We’re heading for a new heaven and a new earth» - заявил Толян.
Философ понял, что другого шанса убраться с этой Земли, из этой страны, из этого края, от нищеты и пьянства у него может не быть и, он, покачиваясь, двинулся к диковинному кораблю.
«А почему вы все говорите по-английски? Катька, к примеру, раньше по-русски то плохо говорила, только с соседями брехать и умела».
«Мы прилетели с планеты Парадиз из созвездия Кейфологий, там почти все обитаемые планеты перешли на английский».
«А на русском совсем никто не говорит?»
«Есть один спутник, туда староверы перебираются, которые самосожжением закончили. Они на старославянском говорят».
«А мне туда можно? У меня дед с бабкой столоверами были».
«Можно, но есть одно условие – на борт нашего корабля попадают только через суицид. Это как крещение у попов. А у нас это таинство называется наложением рук на себя».
Гришан-философ опустил в раздумье голову, затем намотал бечеву своих четок на обе руки и попробовал на разрыв.
«Не бойся! Выдержит!» - крикнул Толян сверху.
«Без меня не улетайте», - ответил Гришан и направился «туда, где реет по равнинам березовое молоко», чтобы найти удобное дерево.
* * *
Медленно и почти беззвучно космический объект удалялся от земли, феерический хвост осветил Анискин луг, застывший в темноте лес, блеснул в изгибах реки, в мутной воде заросшего пруда и северным сиянием окружил крест на сельском храме.
Гришан вспомнил поэтические строчки: «Темнота и свет, миллионы брызг, в каждом "да" и "нет" - постоянный риск». Он занял указанное ему место, осмотрел свой новый светящийся костюм и ощупал шею. Характерная борозда отсутствовала, как и не было никакой боли в позвоночнике. Удушье, казалось, не причинило Гришану никакого вреда, но явно перевело его в какое-то новое состояние. Страх перед неизвестностью испарился, а понятие риск постепенно потеряло всякий смысл.
«В Индию духа или в горний Иерусалим?» - спросил Философ сидящих рядом с ним путешественников.
Не получив ответа, он спросил еще раз: «Кто нас будет встречать? Кришна, Будда, Моисей или Иисус?» - обратился Гришан к сидящему рядом Мишке-бомжу.
«Йешуа Мессия - один из нас, только на нем больше света. Он, как и мы, воскрес, пойдя на смерть добровольно. Не спеши, скоро сам всё узнаешь».
* * *
Год спустя после исчезновения Гришана-философа у Иван Палыча умерла теща. На смертном одре она со слезами просила отпеть ее в приходе отца Григория. По обычаю в каждый церковный праздник теща отстаивала обедню, а когда ослабела, батюшка навещал ее и причащал на дому.
К тому времени молва об отце настоятеле облетела всю округу – православный народ с благоговением называл его «целителем и чудотворцем». Не проходило и недели, чтобы он не исцелил или даже воскресил кого-нибудь. Прихожане других храмов толпами повалили на службы отца Григория, переполняя небольшую деревянную церковь, построенную местным помещиком около двухсот лет тому назад.
Люди были настолько изумлены воскрешением покойников, которых привозили на отпевание в сельский храм по пути на кладбище, что некоторые из них стали обращаться к епархиальному начальству за разъяснением. «Какой силой отец Григорий совершает чудо воскрешения? Может быть, он еретик или экстрасенс?»
Сначала батюшка и сам немало смущался, но затем объяснял очередное чудо особой Божественной благодатью, которая действует через него. Он приводил примеры воскрешения, описанные в Новом Завете: воскрешение дочери Иаира, четырехдневного Лазаря, сына наинской вдовы и воскресение множества праведников, вышедших из гробов в день смерти Спасителя на кресте и, наконец, воскресение самого Христа.
Отец настоятель цитировал Писание:
"Бог воскресил Господа, воскресит и нас силою Своею",
"Как Отец воскрешает мертвых и оживляет, так и Сын оживляет, кого хочет",
"Если нет воскресения из мёртвых, то и Христос не воскрес. А если Христос не воскрес, то проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша. Ибо если мёртвые не воскресают, то и Христос не воскрес".
По окончании литургии, на отпевании, когда по чину начинали читать «Апостол», глаза всех присутствующих устремлялись на покойников - как правило, меньше пяти гробов не привозили. Чудо происходило после слов: «Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут».
Но воскресали не все умершие – только один или два усопших вставали из гробов, сбрасывали с себя погребальные покрывала с венчиками и в объятиях рыдающей родни выходили из храма.
Почти всегда в церкви не хватало места, и верующие располагались во дворе и даже за оградой. Перед каждым воскресеньем и великим праздником, отец Григорий умолял по телефону начальника местной милиции прислать наряд – давка в храме могла омрачить и без того напряженную ситуацию в приходе, так как вскоре стали появляться и недовольные.
Более всех возмущались врачи, которые выдавали свидетельства о смерти. Воскрешенные прихожане появлялись в государственных органах и компрометировали докторов, опровергая своим видом их медицинские заключения.
Некоторые, из числа наследников, не хотели больше ожидать, пока они вступят в законное наследство своих сначала усопших, а затем воскресших родственников.
Негодование и угрозы стали исходить и от тех прихожан, которые обнаруживали, что всё имущество их умерших родственников или его значительная часть были завещаны общине сельского храма, а иногда и лично отцу Григорию, в случае, если он воскрешал их на отпевании.
* * *
Тем временем финансовые дела в приходе улучшились настолько, что отец настоятель уже планировал полную реставрацию храма: устройство позолоченного купола с крестом, резной иконостас, обновление фресок, укладку дубового паркета, новые киоты для святых икон, аналои из красного дерева и особые складные столы для покойников.
Но первым делом батюшка построил церковный дом с большой трапезной и кухней и пересел из старенькой «лады» в сияющий новый внедорожник. В свободные от служб и треб дни он уезжал на отдохновение в свою недавно отстроенную родовую усадьбу, где позволял себе расслабиться – стоило только открыть дверку, встроенного за настенным киотом, бара.
В эти часы отца Григория не оставляла мысль, почему многие тяжело больные прихожане исцеляются сразу после того, как он входит в их дом. Не успевал он надеть епитрахиль и перекрестится, не говоря уже о молитве, как «бабульки», поправляя платочки, бодро вставали и просили у него благословения.
«Почему Господь выбрал такой немощный сосуд, как я, чтобы явить свою силу?»
* * *
На следующий день после смерти тещи Иван Палыч пришел в храм и подошел к свечному ящику. Нюрка-свечница незаметно спрятала початую бутылку кагора среди утвари и тотчас сделала вид, что выписывает какие-то квитанции.
«Можно заказать отпевание на кладбище?» - спросил Иван Палыч.
«А я слышала, что твоя теща хотела, чтоб её отпевали в церкви», - заметила Нюрка, стараясь не дышать на соседа.
«Мне не воскрешение нужно, а отпевание. Как говорится - «со святыми упокой…» и с закрытой крышкой. А гроб я сам дома забью двухсотыми гвоздями, чтобы, не дай Бог, на кладбище чего не случилось».
* * *
Епархиальный секретарь иеромонах Венедикт зашел в кабинет владыки с пачкой писем: «Благословите, владыка».
«Бог тебя благословит, батюшка. Проходи, что нового?»
«Вот новости», - ответил секретарь и положил на стол архиепископа десятки писем и телеграмм от разных лиц. Большинство из них не одобряли действия отца Григория Ползунова в селе Анискино.
«Мне известно, что сегодня в селе была съемочная группа из Москвы, - добавил отец Венедикт – очень настырные журналюги, половина с древней благодатью. Они сняли на пленку воскрешение трех человек на отпевании в храме и исцеление целого отделения алкогольно и наркозависимых пациентов в местной больнице.
Как будем реагировать, владыка?»
«Сколько у нас таинств в Православной церкви, батюшка?»
«Еще по учебе в семинарии помню, владыка, семь: крещение, миропомазание, причащение, покаяние, венчание, соборование и священство».
«Я тоже впервые слышу о таинстве воскрешения. И давно отец Григорий впал в эту прелесть?»
«Говорят, уже целый год, после того, как якобы воскресил соседку, убитую топором».
«Так вот, батюшка, сегодня же подготовь документы о награждении отца Григория наперсным крестом и отправке его за штат по болезни. Поезжай к нему сам и передай мое благословение отдохнуть и подлечиться где-нибудь подальше от нашей епархии, к примеру, в Германии или Швейцарии… В средствах, я думаю, он теперь не нуждается?»
«Если купил себе квартиру на Арбате, значит, по милости Божией, и до Швейцарии доберется».
«Кстати, вчера у меня начальник МВД разговлялся. Говорит, число самоубийств в нашей области зашкаливает все мыслимые показатели. А по исчезновению людей мы опередили в этом году Ингушетию и Чечню».
Андрей Подколокольный
Москва февраль 2011
«Здорово!» - сказал Иван Палыч двум старухам, сидящим на лавке возле Нюркиного дома.«Что? Пердеть еще не разучились?»«На нашу пенсию скоро в сортир ходить разучимся» - проскрипела одна из них.«Далеко идешь, Вань?» - спросила другая. «Я видала, ты баню с утра топишь».«Топлю, а что?»«А я вот подумала... Что ж ты все еще вместе с Веркой в парилку заходишь? Или вы по одному?»«Нет, Верка уже устарела. Она в баню на третий день после меня постираться приходит. Говорит, от моего пару у неё сердце заходится».«А кто ж тебя веником по сусалам обхаживает?»«Кума приходит в банные дни, она в бедрах покрепче».«Лидка? Уж эта стерва любого мужика взмылит. А жена коромыслом её по двору не гоняет?»«Нет, уже привыкла. Теперь сама говорит, что плох тот кум, кто на куме не побывал».«И как же ты с этой Лидкой управляешься, Вань? Ведь годы уже не те, а?»«Какие наши годы – я пока её жду в предбаннике, ведро с водой на конец подвешиваю для проверки, а иной раз и гирю пудовую примеряю»Старухи переглянулись, а одна из них сказала: «Вот ведь счастье какое Лидке перепало». Но Иван Палыч уже не слушал их, он зашагал прочь по своим деревенским заботам.А другая старуха заёрзала на лавке: «Вот вчера внучка прибежала из школы и говорит: “Нам сочинение задали написать о счастье». А сама мне в глаза заглядывает, лукавка, и спрашивает: «А ты, бабушка, в молодости была счастлива?»«А как же, – отвечаю - картошки нажрешься, мужик тебя оттрахает, и лежишь счастливая, как барыня». Иван Павлович вышел из сельского магазина. В руках - авоська, полная бутылок с «шайтан водой». Они гордо позвякивали, зная, что их содержимое скоро будет разлито по стаканам и выпито за здоровье друзей их нового хозяина. А сегодня, как никогда, у него было настроение пообщаться с народом своего села.У дверей магазина он столкнулся с Гришаном по деревенской кличке «философ».Гришан сразу оценил ситуацию: «Вань, ты куда столько водки набрал? Тебя не закачает от шести пузырей? А то, гляди, еще и в канаву ляжешь?»«А я пью, чтоб меня и лежа качало», - сказал Иван Палыч и, подмигнув старому собутыльнику, повел его за магазин."Ни пить, ни закусывать в наше время не умеют», - пробурчал сам себе Иван Палыч, разливая первую бутылку по пластмассовым стаканчикам.«Быть добру», - сказали оба, и выпили до дна, занюхав зелье кислым яблоком. Когда достали вторую бутылку, философ сел на своего конька. Как поп на панихиде, он пустился «поминать» своих земляков, а особенно, выпив «задарма», рассказывал в сотый раз, как Женька Биток угодил под тягач по пьянке, свалившись на ходу под его танковые гусеницы; как Блондин повесился в приемных покоях врача, когда тот не определил его в дом инвалидов; как туберкулезный бывший зэк Рыжий сознательно пил все, что горит, чтобы скорее подохнуть в своей кривой избе; что завскладом Михаил в дворовом сортире рано утром "с бодуна" накинул на шею веревку из-за растраты; а лесник Жора от самопального зелья навсегда затих, шумно отпраздновав выборы президента; как Гриньку в драке свои же сдуру забили ногами до смерти; как главврач перевернулся на «Уазике» и сломал себе шею, возвращаясь «никакой» с рыбалки; как Тарзан даже не думал, что, выпив на спор два литра водки, помрет на утро без «похмелки»; а Федурок захлебнулся рвотой, извергая из себя «перебор» рюмочек и стопочек после поминок; и как Коля Беспалый, идя домой, не разбирая дороги, попал под колеса, пролетевшей без остановки иномарки; и как Мишка-бомж утонул ночью в пруду, свалившись с берега в воду, от души помянув самогоном моряков с подлодки «Курск». Гришан-философ мог бы до утра вызывать с того света души несчастных селян, если бы ему не помешал Витька-кривой – как всегда чуткий на дармовую выпивку. Он лежал в кустах уже не один час, а когда проспался, не мог понять, о чем говорят неподалеку два знакомых голоса.«Это ты что ли, Иван Палыч? Ого, и философ здесь! Налейте-ка шкалик, еж твою мать!»«Пришел мух ебать!» - осадил его Иван Палыч. «Как раз пол мешка осталось!» Но все-таки вылил остатки со дна третьей бутылки в пластмассовый стаканчик и протянул Кривому. Тот посмотрел на полстакана водки, потом на земляков, но пить не стал.«Ты помнишь Иван Палыч, как я в твоем палисаднике дубки вкапывал для ограды?»«Помню, прошлым летом». «Еще стоят или попадали?»«Стоят. Чего им сделается?»«Так что же ты мне три капли нацедил? Обижаешь. Или я не русский человек?»«Это ты то русский? По всей России сейчас русских по пальцам сосчитать можно, а остальные все, как ты - смесь черемисов с мордвой и татарами», - ответил ему Иван Палыч и достал из авоськи четвертую бутылку.
* * * Утром Верка пообещала Ивану Палычу сварить петушиные щи с зеленью и чесноком. Кто же после бани откажется от тарелки щей «в края» да под рюмочку? Но хозяина где-то «черти носили», а Лидка, дожидаясь кума, уже второй раз всю баню выскоблила и все досочки в предбаннике перемыла. Петух не подозревая своей участи ходил по двору, подражая Иван Палычу — эх! курица не птица — женщина не человек.«Лид, Лида! - крикнула Верка куме, - хватит уже драить, заходи в дом, попьем чайку!»Вчерашние, но еще мягкие пышки с малиновой начинкой и вишневое варенье с мятным чаем располагали к задушевному разговору.«Ты слыхала, как вчера наш поп мертвеца воскресил?» - начала Лидка.Верка поперхнулась пышкой и не сразу смогла откашляться.«Мертвеца? Батюшки светы! Ничего не знаю. Кто ж тебе сказал?»«Гришка-философ приходил утром на опохмелку занять. Он всё своими глазами видел. Они с Витькой-кривым из больничного морга покойника везли на кладбище. Главврач им лошадь дал с телегой. А когда мимо церкви проезжали, увидели, как батюшка после службы олигархам внедорожники освящает. Очень старался, везде святой водой брызгал. Говорит, откройте капот, теперь багажник, даже бардачки внутри окропил. Но диски с колес снимать не велел, говорит не обязательно.Гришка повернул телегу к храму и спросил попа, можно ли покойника отпеть. Отец Григорий взглянул на гроб и спрашивает: «Кто такой? И какой он был веры?»Философ ему и отвечает: «Несчастный раб Божий из наркологического отделения! Мы у него Псалтырь нашли под матрацем. Наш братишка, православный».Поп говорит: «Откройте гроб, я на него посмотрю». Мужики крышку сняли, показали попу мертвеца, а тот говорит: «Я его в своем приходе не видел, может он сектант какой-нибудь, и вообще, мне некогда, у меня иномарки в очередь стоят на освящение».Но когда мужики с покойником поехали дальше, попу, наверно, стыдно стало. Он подхватил рясу и бегом с кропилом в руке за ними. Бежит и кричит: «Отпевать я его не стану, но святой водой окроплю!» В это время гроб сам открылся, мертвец сел, поднял руку, как боярыня Морозова с картины Сурикова и показал попу, да только не двуперстие, а средний палец. Витька-кривой хлестнул вожжами лошадь и рысью погнал назад в больницу».«И где же он сейчас!» - наконец спросила Верка.«Кто?»«Больной из наркологии...»«Сидит на койке в своей палате, ни ест, ни пьет, только Псалтырь читает».«Кто ж его в морг определил?» - настаивала Верка.«Говорят, он ночью себе вены порезал лезвием, а дежурный врач лыка не вязал, вот его санитары в морг и отправили».«А я в молодости не пошла в медицинский поступать потому, что от вида крови у меня обмороки бывают. Один раз даже на «скорой» в реанимацию отвозили», - вспомнила Верка.«Кстати, помоги мне петуха зарезать, а то Иван Палыч скоро придет, а я еще картошки из погреба не достала»Лидка взяла у печи топор и принялась ловить во дворе горластого «петьку».Когда Верка выходила с ведром картошки из погреба, кума неловко пыталась удержать одной рукой цветастую птицу, а другой отрубить ему топором голову. Лезвие топора скользнуло по петушиной шее и только ранило несчастную птицу. Обдав фонтаном крови обеих женщин, петух стал бить крыльями и носиться по двору пока не затих у входа в курятник. Верка закатила глаза и, рассыпав картошку, упала у крыльца без чувств. Весь хмель соскочил с Ивана Палыча, когда он вместе с философом зашел во двор — Верка лежала на земле вся в крови, а перед ней с топором в руках в растерянности стояла Лидка.«Беги к попу, его матушка медучилище заканчивала», - крикнул Иван Палыч Философу и ловко выхватил топор из Лидкиной руки. «Что ж ты, дура, наделала! За что ж ты ее топором то?»Лидка, пошатываясь, зашла в предбанник, взяла авоську с бельем и полотенцем и, спотыкаясь, бросилась вон со двора. Первым прибежал отец Григорий. Матушки дома не оказалось, а до села «скорая» доберется не ранее, чем через час. Он склонился над Веркой, потрогал пульс и послушал дыхание.«Отошла, раба Божия Вера, жаль не успела поисповедываться», - сказал священник и перекрестился.Трое мужчин перенесли Верку со двора в дом и положили на кровать. Отец Григорий велел принести таз с водой и чистое полотенце, затем обтер Верке лицо от крови и петушиного пуха. Он выставил пьяных Ивана Палыча и Гришана из спальни и начал молиться.Философ знал, что вместе со «скорой» приедет и милиция. Не желая дышать с ними одним воздухом, а еще хуже - очутиться в свидетелях, он подбирал благовидный предлог, чтобы «улизнуть» из дома, но боялся обидеть Иван Палыча.Внезапно дверь спальни распахнулась, и ужасом повеяло от явившейся фигуры попа. Одной рукой он держался за свою могучую бороду, а другой не переставая, крестился.«Господи помилуй, нас грешных! Пресвятая Богородица спаси нас! Ожила раба Божия, слава тебе Господи! Воскресла! Чудо Бог сотворил!»Иван Пал
