Наступил поворотный период жизни: после её длительного, порой изнуряющего и опасного марафона – можно остановиться, оглянуться назад, всмотреться и вдуматься в то, что самое важное и неизбежное происходит с человеком, однажды где-то родившемся и ставшим на не лёгкий жизненный путь – на путь никому неизвестный, непредсказуемый, со множеством поворотов и препятствий, путь, пересекаемый множеством чужих путей, которые ведут к неизбежному столкновению или поддержке – чтобы не оступиться, не упасть, не пойти по ложному пути. Хочется разобраться в густом сплетении жизненных путей, на которых, теряются, блуждают, мешают друг другу, погибают по пустякам или попадают в стихию, несущую куда-то мимо воли человека и его сознания, пока не бросят его в бездну или плавно и бережно опустит у самой вершины жизни – решай, взбираться тебе на ту вершину или бояться. Что сопровождает человека, самостоятельно ставшего вначале своего жизненного пути? Как прожить так, чтобы никто никому не помешал, никто не столкнул с избранного пути. Жизненные пути – это не твёрдые дороги, а невидимы в пространстве - способны изменяться и перемещаться, могут быть прямыми и параллельными, но для этого нужно всеобщее согласие. Идти всем параллельно в одном направлении – будет меньше потерь человеческих жизней, но тогда жизнь станет однообразной и менее интересной. Может ли на самом деле быть такая жизнь, если учитывать, что человек не один на Земле – есть ещё множество других форм жизни? Как найти гармонию между всеми жизненными путями? Я хотел бы найти такую гармонию. И не только сейчас мне пришла эта мысль в голову – она всегда у меня присутствовала, с самого детства. Наверное, поэтому, я не сходил с правильного пути – преодолев все опасности не ради самой жизни, а как частица от общей земной жизни. Но как сейчас я могу видеть – всё это только моя мечта, а жизнь остаётся жестокой и стихийной, хотя многие, на протяжении столетий, мудрецы, вожди и философы – не один раз пытались управлять этой стихией. Но, несмотря на неудачу, цель является благородной и верной во все времена. А неудача заключается в том, что условия жизни меняются быстрее, чем осуществляется мечта. А если мечта благородная и основана на реальной жизни, опирается на трудолюбие и терпение, то она обязательно сбывается.
Первоначальная мечта моя сбылась, потому что не изменил ей несмотря ни на какие внешние перемены. Я стал свободным человеком как никогда раньше. Свободным в самом себе. На другие свободы, которые могут принести вред окружающему миру, я никогда не претендовал. Я уверен – безраздельной свободы нет и быть не должно.
Мысленно возвращаюсь в детство в возрасте 60 лет. Почему я это делаю? Потому что у
меня никогда не было своей сокровенной мечты, своих тайных мыслей и планов.
Всем о чём я мечтал, чего добивался, мог открыто, не таясь, поделиться мыслями с любым добропорядочным человеком, но до сих пор мне не удалось это сделать. Поэтому я решил выложить на бумагу не личную свою жизнь, а проследить ход мыслей, связанных с
жизнью. Все прожитые годы – мысли мои не совпадали с реальной жизнью. И сейчас я не могу согласиться. Что всё происходящее закономерно. Могло быть всё иначе, если бы у власти стояли честные и умные люди. Всё заключается именно в людях - а не в партиях или в социальном строе. Искусственно нагнетаемый в обществе ажиотаж потребительских отношений, в свете несправедливости и глобальной безответственности, воссоздал моральную, духовную и потребительскую нищету во всех странах. Люди всё больше и больше требуют благ от природы – забывая, о физических и человеческих возможностях жизнедеятельности на Земле. Люди недовольные жизнью, бытовыми и культурными условиями, проявляют мрачное настроение, хотя сегодня они живут в несколько раз лучше, чем пятьдесят лет назад, но тогда они были во столько раз богаче духовно. Происходит извращение понятия о человеческом предназначении на Земле. На фоне научного и технологического прогресса – не следует забывать, как жили в недалёком прошлом.
МОЯ ДЕРЕВНЯ ДЕМЯНОВЦЫ.
Родная моя деревня окружена лесами, небольшим озером с западной стороны и большой горой жёлтого песка с Севера. Если взобраться на ту гору, то вся деревня видна как на «ладони», и можно было посчитать все домики – с маленькими окнами. С соломенными крышами, покрытыми зелёным мхом различной толщины. За деревней около озера – кирпичный в два этажа разукрашенный особняк. В нём жил наш пан – владелец озера и окружающих лесов. На краю деревни, в большом деревянном доме, покрытом щепой, жил лесничий, который с помощью лесников охранял панские леса. На другом краю деревни
Жила бабка-повитуха, которая принимала роды. В центре деревни жил знахарь с большой семьёй. Управлением деревни занимался один человек – низший чин администрации.
Ходили в школу в соседнюю деревню Шершни. Врача можно было найти только за 10- 20 километров, от деревни. Наш знахарь пользовался большой популярностью у больных и в некоторых случаях, особые болезни: такие как головные боли, «рожу», сглаз – лечил лучше, чем врач; останавливал кровотечение и другие болезни. Лечил и заочно. Когда болела моя мам – я брал семь кусочков сахара или корочку хлеба, бежал к знахарю. Объяснял ему, что у мамы болит. Он брал карандаш, и начинал шептать, и писать на семи кусочках сахаря или хлеба. Принимать следовало по одному кусочку, на восходе Солнца. в полдень и во время захода Солнца. Население деревни – Белорусы. Было тогда всего девяносто домиков в деревне. Не очень давно, на том месте была пуща. Начиналась деревня с восемнадцати хозяйств. Когда-то приехали в пущу восемнадцать семей, Поделили между собой все поляны, луга – всем по двенадцать гектаров земли пахотной и по пять сенокоса. А когда я родился, то уже было около девяноста семей, Земля была перераспределена между членами семьи. Некоторым досталось всего по одному гектару земли и четыре семьи имели по шесть гектаров. На той земле надо было кормиться, одеваться и обуваться.
Я родился в нашей семье пятым ребёнком, а за мной ещё младший брат-Володя. Нашей семье принадлежало три гектара пахотной земли и два сенокоса. На шесть душ слишком
мало. По рассказам мамы. Родился я на Пасху – воскресным утром 21 Апреля 1930 года. Но так как мама не помнила числа, то день рождения мой отмечали всегда на Пасху. На крестинах меня сглазили и, я очень долго плакал, но пока издалека привезли врача, то уже не плакал. Врач выслушал маму, обследовал меня и сказал, что я здоров и, сердце у меня крепкое как камешек. Позже для меня моя крестная, была самая красивая и добрая. Каждый год на Пасху – она приносила мне по семь яиц крашеных в течение двадцати одного года.
В 1933 году была голодовка. Мне было всего три годика, и я не помню, что тогда было,
Но по рассказам, в тот год люди пухли от голода, кушали различные сорные травы и умирали. В тот год мы лишились лошади, В следующем году умер отец. Лицо отца мне не
Запомнилось. Запомнилось только как с младшим братом- Володей, стояли на скамейке возле стола и наблюдали за всем происходящем ещё непонятным для нас. Мама плакала и
причитала, и мы с Володей плакали - жалея больше, маму, чем отца, потому что – отец лежал и молчал, а мама, плакала.
По рассказам мамы, отец в 1914-1917 годы воевал на русско-германском фронте в качестве разведчика. С фронта вернулся больным бронхиальной астмой. На фронте он был разведчиком и сильно простыл в окопах за три года войны. С фронта вернулся домой с хронической бронхиальной астмой. Мама пыталась его вылечить – потратил на лечение всё своё девичье богатство: покрывала, скатерти, рушники. Рулоны бельевого полотна и другие ценные вещи, а дальше нечем было лечить. Отец был добрым и весёлым, знал много песен и красиво пел.
Я очень хорошо помню - как ей было тяжело с четырьмя маленькими детьми одной.
Старшему моему брату-Виктору было семь годиков, а младшему – три годика. Осталась
одна – без хозяина и лошади. Некому и нечем было обрабатывать землю. Приходилось работать от восхода до захода Солнца – на своём и на чужом поле, чтобы кто-нибудь вспахал и засеял наше поле. А по вечерам: стирала, латала, пряла пряжу и кормила всех
нас. Да разве можно перечислить все заботы и невзгоды, которые внезапно обрушились
на её голову и руки. Тогда я плохо понимал её трудности – и как все другие дети бегал весёлый, и никакого горя не чувствовал. Но с каждым годом всё больше задумывался о том, что вокруг меня и в мире происходит. Начал чувствовать какую-то несправедливость не только в отношении меня, но и в отношении многого другого не связанного со мной. Я пытался понять, кто виноват в несправедливости? Мне было уже шесть лет, а я ходил в грубом самотканом платье, в то время как мои сверстники носили штанишки и с гордостью при каждом удобном случае подчёркивали своё превосходство. Я тоже просил купить мне штанишки. Мама пыталась как-то мне объяснить, прижимала к груди - нежно говорила: «Подожди, сынок, ещё немножко, Бог поможет, у тебя будут штанишки».
Над словами такими: Бог поможет, нельзя грешить, ты согрешил – начал задумываться
пытался понять, почему Бог всегда помогает мне в последнюю очередь и не самым лучшим, а худшим чем у других детей. Я не мог согласиться, что я больше грешил, чем другие дети. Пытался понять, что такое грех и почему Бог так строго наказывает. Мама
моя не была очень, верующая, но перед сном и перед завтраком всегда молилась и меня
учила читать «Отче наш»- перед сном и «Десять заповедей» - утром. Потом вошло в привычку, и я молился так, что за окном было слышно. Мама соблюдала все посты, старший брат и сестра тоже соблюдали пост. Мне разрешали кушать всё: что имелось,
лишь бы я поправлялся – не был таким худеньким. Сам я не чувствовал, что мне надо
поправляться. Я был активным подвижным и в борьбе не уступал своим сверстникам.
В 1937 году, пришла моя очередь надевать штанишки и ходить в первый класс в польскую школу. Учиться в школе мне нравилось. Мама сшила мне сумку с ткани, для книг и тетрадей, а книжки, тетради, ручки, карандаши, перья мне учитель выдавал, как сироте - бесплатно. Каждый день, идя домой, со школы, должен был принять ложку рыбьего жиру, тоже даром – по назначению врача. Перед тем как ходить в школу на ,уроки, приходил в школу врач, обследовал детей-школьников, назначая больным и худеньким рыбий жир. Обучали нас только на польском языке. Уроки я усваивал успешно, но окончить первый класс мне не дали по уважительной причине. Пришла весна красная со всеми своими радостями. Первая радость-Пасха самый радостный праздник для всех детишек, а для меня особенный. В этот день снимал свои «ходоки» и босой с крашеным яичком бежал на крутую песочную гору, садился на песок и съезжал вниз, образуя бороздку, выкапывал ямку в конце, чтобы яичко дальше не котилось, а потом, бегал вдоль бороздки и качал по ней, с верха вниз крашеное яичко. На второй день Пасхи ходили в дома всех родных и принимали угощения – крашеные яички. На третий день разыгрывали – у кого яичко окажется крепче? После первой зимней учёбы, третий день Пасхи, для меня был и остался самым памятным. С утра, всё начиналось прекрасно: прочитал «Отче наш» позавтракал, и на улицу – в праздничный бурный поток взрослых и детей. После разбитых всех яичек, начинались различные игры. В тот день я с друзьями играл, в ручного мяча. В разгар таких игр – забываешь про все на свете: что уроки учить надо, что дома ждут обедать и что могут наказать, только игра в голове. И вот, как раз в тот момент меня окликнул старший брат: «Быстрей домой! Тебя мама ждет». Вернулась реальность жизни и надо ей подчиниться. В хате нашей была одна комната и передние сени – закрытая веранда. Когда я переступил порог хаты, меня сразу поразила молчаливая настороженность – все сидели, смотрели на меня и молчали. Незнакомый дядя, лежавший на кровати, опустил на пол ноги, поднялся и попросил у мамы ложку соды, оправдываясь: «Всегда носил с собой, а тут забыл». Не обращая на меня внимания, выпил соду и сел на лавку возле кровати. Мама посмотрела на него, потом указала глазами на меня. Незнакомец с удивлением посмотрел на меня, слезящимися глазами, потом на маму, потом снова на меня, странно улыбнулся и покачав головой, произнёс: «Нет – он не справится, он же совсем маленький. Вы дайте мне Виктора, или Олю». Мама тоже покрутила головой и начала разъяснять ему, что старший уже три года отслужил, а сейчас должен учиться пахать и сеять. Ольга тоже будет помогать ей по хозяйству. Незнакомец встал и начал ходить по полу – вперёд и назад. Я сидел и слушал. До меня давно уже дошло, о чём идёт речь. Было, не совсем понятно = согласится ли он с мамой? Он вдруг остановился, повернулся к маме и сказал так: «Хорошо, я согласен только с испытательным сроком». В это время я тихонько соскользнул с лавки и побежал во двор и на улицу. Но вскоре крепкие руки старшего брата подхватили меня, и я повис в воздухе. Вырываться было бесполезно. Когда Витя принёс меня во двор, все уже были там, а высокий дядя стоял с велосипедом. Я видел, что маме было жалко меня, но она воздержалась от ласки, только укоризненно сказала: «Ну, куда ж ты убегаешь, у дяди тебе будет лучше, чем дома. И Витя служил, и Оля служила, а сейчас твоя очередь – помогать маме. Если тебе будет плохо, дядя назад привезёт». Посадили меня на раму велосипеда, и поехал я в неизвестный для меня Мир. По дороге я думал: где же та деревня, куда меня везут? Далеко ли она от края земли? И вообще, сколько деревень на свете? Я смотрел вдаль, в то место, где синий купол неба упирался в Землю и думал: «Можно ли сесть на край земли и свесить ноги? Наверно, очень страшно так сидеть». Потом подумал, что на край земли сесть нельзя, потому что небо упирается на край Земли, чтоб никто не упал. Но мне показалось странным то, что мы заехали так далеко, а, то место где упирается Небо, всё дальше и дальше убегало от нас. Мы проехали три деревни, потом лес и выехали к небольшой речке. Хозяин мой остановился, я слез с рамы велосипеда и сразу почувствовал, что ноги мои не слушаются меня. «Ничего! Это быстро пройдёт», - сказал он, и громко по имени назвал человека, стоящего на другом берегу речки. Тот, не торопясь, подошёл к лодке и, оттолкнувшись веслом от берега, направил лодку к нашему берегу. На той стороне реки вдоль берега, расположилась деревня, в которую мы ехали, но мы не остановились в деревне. Проехали часть улицы и снова оказались на лугу или выгоне, разгороженном жердевыми заборами, на участки где пасся скот – в основном, коровы. Я увидел, изредка построенные, хуторные дома со всеми необходимыми постройками. Второй хутор оказался тем самым, куда меня везли. У ворот, нас встречал пожилой мужчина. Не останавливаясь рядом с ним, подъехали к веранде. Двор был просторный. За воротами справа во дворе стояла камора на дубовых невысоких столбах, вместо фундамента, а слева – длинный сарай с двумя свинарниками, пристроенными между входными дверями в сарай. Планировка дома: открытая веранда, прихожая, большая кладовая, кухня, спальня и зала. В доме, я увидел бабушку, её невестку с маленькой дочкой. Увиденный мной дом, по сравнению с моим родным домиком, казался мне панским домом: гладкие белые стены, высоко потолки, большие выкрашенные окна и кафельная печка. Вскоре принесли соломенный матрац, положили вдоль кафельной печки и пояснили: « Вот здесь ты будешь спать. Отсюда ты никуда не упадёшь и, тепло здесь тебе будет. А сейчас пойдём ужинать». Ужинали все вместе. Ел я как всегда мало и тем самым озадачил мою новую семью. Начали меня допрашивать: То ли я стесняюсь, то ли не нравиться их пища. Я всё отрицал и убеждал, что всегда так кушал, но опровергнуть их обеспокоенность я не смог. Спать одному в отдельной комнате мне, действительно, не приходилось и, я долго не мог уснуть. Вспоминались всякие сказки и выдумки – про чертей, ведьм и о душах покойников, которые любят расхаживать по ночам. Вспоминал о школе, о друзьях, с которыми проводил время, и о Боге, который был несправедлив ко мне. «А, может всё дело не в Боге? А всё зависит от того случая, кто где родился. Если бы я родился в зажиточной семье, то мне не пришлось бы идти к чужим людям пасть коров, а как все ходил бы в школу. Неужели я, как и мама, останусь неграмотным»? Нет – я хочу учиться, и учитель ставил меня, в примерь другим. Я уже мог читать и писать. Выучил несколько стихотворений и научился решать задачи. В котором часу заснул – не знаю. Когда дедушка меня разбудил, то я удивился – как быстро ночь прошла.
Никто уже не спал, кроме маленькой Марийки. Мне показали, где умываться и дедушка поливал мне на руки. Вкусно пахло блинами. Когда я занял указанное место за столом, бабушка спросила: «Как ты внучок, любишь кушать – с сахаром сметану или без сахара»?
Я был не готов к такому вопросу потому, что никогда не кушал сметану с сахаром, а когда попробовал, честно признался – сметана с сахаром, вкуснее. Потом дедушка повёл меня в поле, чтобы ознакомить с пастбищем и коровами. Поле разграничивалось межами, а луг был огорожен жердями, и пасти на нём можно было только до праздника – святого Николая. С Николая на лугу не пасли – растили траву для сенокоса. На полях, можно было пасти там, где земля лежала под паром или засеяна клевером, специально для выпаса. Вокруг таких участков, поля были засеяны: озимой рожью, пшеницей, овсом, ячменём и другими посевами, которые я должен был охранять от выпаса. Пройдя с дедушкой значительное, расстояние, я увидел тех самых коров и телка, которых должен был пасти. Там же стоял тот, кто привёз меня на велосипеде. Мы с дедушкой заняли его место, а он ушёл домой. Таким был мой первый трудовой день пастухом.
В последующие дни меня будили рано, и я сам выгонял своих «подопечных» в поле.
Потом приносили мне в поле завтрак – блины и сладкую сметану. К концу недели появился ещё один пастух – старше и выше ростом, чем я. Мне объяснили, что он будет пасти коров, а меня отвезут погостить у мамы. Снова на велосипеде привезли меня до Немана. Перевозчик перевёз меня через Неман на противоположную сторону. Оставалось до дома всего один километр пути – и я с радостью, его преодолел. Маме я рассказал всё, что мне говорили, и был уверен, что меня отпустили погостить. Выслушав меня, мама сказала: «За тобой больше не придут - и тебе завтра придётся идти в школу». Но она ошиблась. Через неделю она же сама усадила меня на тот же самый велосипед. Как выяснилось потом – тот пастух, которого я видел тогда, сбежал на третий день своей службы, так как за следующие три дня никого в замен не нашли – пришлось ехать снова за мной.
В новой семье мне было не плохо – не ругали, не заставляли работать, дед с бабой жалели, как своего родного. Огорчало их то, что мало кушал и был худенький. Они говорили: «Нам стыдно от людей, что ты такой худой – подумают, что мы тебе кушать не даём». Узнав о том, что я люблю сало, разрешили мне самому заходить в кладовую и отрезать сало столько, сколько скушаю. Иногда сам отрезал, ел, но не поправлялся.
Сначала я пас на огороженном лугу около дома. Подружился с пастухами соседних усадьб. Встречался с ними на меже или около огорожи, когда рядом паслись наши коровы. С одной стороны, соседями были близкие родственники моего хозяина. Их дети учились, один в третьем, а старший в четвёртом классе. Я с ними часто встречался, и они меня, как младшего и неопытного, обучали всяким житейским премудростям: правильно обращаться с коровами, делать мячики из шерсти линяющих животных, потом прыгать, бегать, стоять на голове, и бросать далеко камни. Я привык ко всему – изо дня в день повторяющемуся, и воспринимал всё как должное. С другой стороны межи были мои одногодки. Они ходили в школу в разные смены, и пасли своих коров по очереди. Я с ними тоже дружил и часто встречался. Только один случай запомнился мне навсегда. Случилось это на праздник Троицу. В большие праздники иногда, меня не будили ранним утром, а коров пасти выгонял дедушка. На Троицу разбудили меня поздно. Я встал, умылся, покушал и пошёл подменить дедушку. Солнце поднялось уже высоко, когда я подошёл к дедушке: «Сегодня, ты пойдёшь в деревню с мальчиками соседа. Познакомишься с деревенскими мальчиками, и весело проведёшь время». Я поблагодарил, и он ушёл домой. В полдень, в назначенное время, соседи меня позвали, и мы пошли, не торопясь в деревню. В деревне мы увидели много разных ребят, а я как незнакомый привлекал особое внимание. Меня окружили, задавали вопросы, некоторые кушали яблоки и, мне захотелось не то воды, не то яблока. И я спросил у них: «Где можно попить воды»? На мой вопрос никто не успел ответить – быстро подошёл ко мне мальчишка и предложил мне своё надкусанное яблоко и сказал: «Скушай и не будешь хотеть пить» Я взял из руки его яблоко и почти всё съел – вдруг он рассмеялся, отошёл от меня, и с усмешкой, заявил: «Я болею коклюшем, а сейчас передал его тебе». Я был настолько поражён, что некоторое время, стоял, раскрыв рот, потом выплюнув, какие-то остатки и хотел его поймать, но догнать его не удалось – он быстро скрылся в ближайшую калитку. Всем стало как-то неловко, и начали расходиться. Придя домой, я рассказал о том дедушке. Хозяева возмущались, успокаивали, - может он пошутил, посмеялся. То была не шутка. На третий день начались приступы. Во время приступа меня сгибало вниз – потом, разгибаясь, с трудом и непривычным звуком втягивал в себя воздух и, снова выкашливал его до последней капли. И так несколько раз подряд, а из глаз текли слёзы. Мне давали какие-то таблетки, но они не помогали. Сообщили моей маме, но пасти коров продолжал, хотя кашлял днём и ночью, что причиняло много хлопот хозяевам. Вскоре выпал очень крупный град. На следующий день мама принесла от моей крестной стакан мёда и литр воды из града, и жгучей крапивы. Рассказала хозяевам, как приготовить лекарство, что и было, сделано: мёд смешали – один к одному с водой из града, смешали и добавили жгучую крапиву и, поставили варить. Готовый отвар процедили и перед сном я выпил. Среди ночи, я несколько раз кашлянул, и тут же почувствовал, что из носа у меня течёт что-то тёплое. Я позвал дедушку, а когда он пришёл, то увидел, что моё лицо в крови – позвал в кухню и я начал умываться и лить воду на затылок, но кровь не останавливалась. Мне сказали лечь лицом к верху, но как только я так лёг – сразу рот заполнился кровью. Я поднялся, освободил рот от крови, и кровь снова потекла с носа. Мне дали стакан и я держал его под носом - пока кровь перестала течь. Все были перепуганы – моим состоянием, ни врача, ни знахаря по близости не было. Я снова лёг и сразу уснул. Утром мне рассказали, что я так тихо спал - не дыша, что приходилось несколько раз прикладываться ухом к груди, чтобы узнать – живой или нет? С той ночи коклюша больше не было, и я потихоньку начал восстанавливать силы: прыгал, бегал, стоял на голове; продолжал активную жизнь. Стал внимательнее наблюдать за всем происходящим вокруг меня: за поведением людей, природы, животных и птиц, особенно жаворонков. Удивительная птичка! Взлетит стремительно вертикально вверх на 20-30 м., остановится, и начинает свою многоголосую чарующую песенку – медленно всё выше и выше поднимается в небо, быстро трепеща крылышками, потом – стремительно падает вниз до самой земли. Садится далеко от гнезда, осматривает вокруг и, по траве бежит к своему гнезду. Но в природе не только красота. Для пастуха бывают неудобства и трудности: ноги босые часто жалят пчёлы, когда бежишь по мелким цветочкам, колют в ноги пеньки скошенной ржи, обжигает ноги холодная утренняя роса, пугают сильные грозы и мочит дождь, но – жизнь от того не становится беднее или мене интересной. Пастух становится неотъемлемой частью природы и должен уживаться со всеми её проявлениями.
Вскоре сезон закончился – время возвращаться к родным. По договоренности, мне сшили полушубок на ватине, дали 48 кг. муки и сапоги, перешитые со старых, на размер моей ноги. Таким образом, с восьми лет я начал частично зарабатывать себе на хлеб. Как бы на чужбине ни было хорошо, а дома даже в бедности лучше – взаимопонимание с друзьями и всё родное и привычное. Начал ходить в школу. Во второй класс меня не перевели, так как количество пропущенных дней, за весь учебный год было больше, чем достаточно. Я не огорчался, потому что почти все мои друзья были младше меня на год, и мы начали ходить в школу вместе.
Наступили холода. Запастись дровами было очень трудно, из-за отсутствия лошади, и потому, что леса были собственностью пана. Дрова нужно было купить или заработать трудом на какой-нибудь работе, например: участвовать в тушении лесных пожаров или ремонта дороги в панском владении. На такие работы не всегда можно попасть всем желающим. Часто приходилось Виктору, просить у соседа санки и самому тянуть из леса опавшие ветки, сучья и всё то, что не запрещено паном. Зимой редко выходил покататься, а в морозные дни совсем не выходил из хаты. Много детей каталось на саночках с горы напротив нашего окна, но у нас не было, ни саночек, ни лыж. Коньки делали сами. Отрезали кусок стволика соснового, чуть длиннее ступни, раскалывали на две половины, концы половинок закругляли и с круглой стороны по длине закрепляли проволоку. Такой конёк привязывали верёвкой к правой ноге и катались, отталкиваясь ото льда левой ногой. По пути к школе было много лужаек, покрытых льдом. Идя в школу, все школьники со всех классов, носили с собой коньки. Возвращаясь со школы, катались, по пути, на всех замёрзших участках. Однажды возвращаясь со школы, на льду, на меня, с большой скоростью, набежал ученик старшего класса и с сильно толкнул в спину. Случилось так нежданно, что я даже не поскользнулся, а сразу упал лицом об лёд – разбил губу, нос и лоб. На лбу сразу выросла шишка, а из носа сильно текла кровь. Последствия той травмы остались у меня на всю жизнь. Скоро зима закончилась и пришла весна. Все продолжали ходить в школу, а за мной пришёл прошлогодний работодатель и я снова учебный год не закончил. Я понимал, что это неизбежно и принимал всё, как свою судьбу – начало жизни собственным трудом и умом. Такое начало меня не радовало. Тогда я ещё не знал, что где-то есть заводы, фабрики и можно жить, не имея земли. Земля для меня была предметом для размышления. Вполне мог себе представить, сколько будет у меня земли, если три гектара разделить на троих братьев и, какая перспектива ожидает моих детей, если они будут. Такая, сугубо личная, забота перешла на философские размышления о будущем – населения всей Земли. Проблемы распределения земли меж людьми происходила и происходит стихийно или посредством захватнических войн, о которых я уже знал. С тех пор и до сего дня я ищу ответ на этот, фундаментальный, вопрос, но жизнь, пока не даёт чёткого ответа. Ситуация в Мире и философские взгляды постоянно меняются – от не постоянства потребностей людей, населяющих Землю, не совпадающих с возможностями Земли. В том году – 1939, Польша была захвачена гитлеровскими войсками, а западная Белоруссия, где я проживал, отошла от Польши под покровительство СССР. Дедушка, у которого я пас коров, знал много русских слов и часто их употреблял. Наверно, он служил в царской армии, а деревня вся, из польских подданных – принявших католическую веру и к новой власти относились с недоверием или враждебно. Моего хозяина избрали на какую-то должность и, все называли его коммунистом. В моей же деревне, встречали Красную Армию с большим энтузиазмом. В спешном порядке, была сооружена из досок арка, обильно украшенная цветами. Всё это я услышал из уст родственницы хозяина за обеденным столом – во время обеда, после возвращения из места событий. Рассказ сопровождался с иронией и насмешкой Захват Германией Польши, столкнул две противоположные силы, которые как противоположные полюса магнитов, притягивались друг к другу – стремлением соединиться во едино. Человечество не могло и, не может сейчас, обуздать в себе ту силу. Но тогда я думал о том, что изменится в моей жизни. А чтобы понять, нужно было отслужить и вернуться в свою деревню – домой.
Вскоре мне сообщили, что мама приняла примака – бродячего фокусника-артиста, но хозяина с него не вышло. Он, не способен был или не хотел пахать поле и сеять – заниматься тяжёлым трудом. Постоянно гастролировал по деревням, показывая разные фокусы с картами и немое кино, с помощью теней от изготовленных им из картона различных человечков и чёртиков. А через две-три недели возвращался к маме.
Наступило время и мне возвращаться. Полевые работы окончились, и примак был дома. Моему старшему брату Виктору исполнилось двенадцать лет, но выглядел он не слабее примака, хотя, лицо его было, по-детски юным. Примак представился нам как строгий хозяин, и сразу начал устанавливать свои порядки. Наверно, с той целью, при моём присутствии, два раза бил маму. Видно было, что мама уже жалела, что приняла его, но боялась и не знала как от него избавиться. Всё решилось неожиданно во время завтрака. Он, за столом, тоже, поддерживал дисциплину. Установил такой порядок: мама накрывала стол, потом все садились на свои места, и ждали, пока он зачерпнёт из чашки первым. В тот день Витя, по какой-то причине, зачерпнул первым и – тут же получил ложкой по лбу. Витя положил ложку, вышел из-за стола, взял из-за скамьи топор и, скомандовал: «А ну, собирай чемодан! – и угрожающе, поднял топор - Быстрее! Быстрее»! – закричал Витя и начал наступать с поднятым топором. Примак вышел из-за стола, взял чемодан, упаковал свои вещи и, молча, вышел – под пристальным взглядом, стоящего с топором Виктора. Когда за окном промелькнула тень, он положил на место топор и тоже вышел во двор. А мы вздохнули с облегчением, что всё так хорошо закончилось. С тех пор примак куда-то исчез и никто не видел его больше. Мама впервые, увидела в своём сыне, не только хозяина, но и надёжного защитника.
Перед приходом Красной Армии, куда-то сбежали: наш пан, лесничий и польский учитель, а в их домах, местная власть, поселила бедняков, чьи хаты стали не годными для проживания. Нам тоже выделили две комнаты в панском доме, но через три дня приехали районные власти и с панского дома всех выселили. Поселили там участкового и учителя, а в большом зале обустроили школу. Нам же, решили разобрать какой-то большой, ещё крепкий, сарай – привезти его к нам во двор и построить с него хату. Я снова пошёл в школу, но уже в белорусско-русскую. Учитель, очень красиво писал на доске школьной и в тетради, а так же на транспарантах школьных. Мы все полюбили его и внимательно слушали и запоминали его уроки. Наступила Зима – 1939-1940. Я не помню, теплее ли было в нашей хате в ту Зиму, но сильный мороз в один день – запомнился на всегда. В тот день, утром, было морозно, но тихо – все пришли в школу. Вскоре подул восточный ветер и, столбик термометра начал быстро опускаться вниз. На переменке, некоторые вышли во двор, но сразу же, прибежали обратно, жалуясь на сильный холод. Учитель начал волноваться, а на следующем уроке, глядя на термометр за окном – рассказывал о домашнем задании. Попросил всех плотнее застегнуть пуговицы и быстрее по домам бежать! Я был одет в полушубок, обут в сапожки и на голове была кепка. Когда выбежал во двор и побежал домой против ветра, у меня было такое ощущение, как будто меня совсем раздели. Сначала, бежал быстро, а дальше всё медленнее. Щипало уши, нос, лоб – мёрзли руки, а потом уже ничего не чувствовал. Когда подбежал к дому, то не смог открыть дверь и позвать на помощь – пропал голос. Стоял и царапал за ручку двери, пытаясь открыть. Мама услышала царапание и открыла. Увидев меня, всплеснула ладошками и скомандовала: «Быстрее снегу в хату»! От дыхания, при беге, на бровях и ресницах висели сосульки, а кепка примёрзла ко лбу. Мне начали быстро растирать снегом – лицо, уши, руки, потом накормили горячим молочным супом. Я лёг в постель и, очень хорошо, укрыли меня. Когда проснулся, и попробовал одно, потом другое ухо – не поверил, что-то были уши, а не вареники. Дня через три – опухоль ушла и начала шелушиться кожица сухая. В тот день, температура была – 41 градус мороза. У многих помёрзли плодовые деревья. У нас замёрзла, уникальная груша – плоды её хранились насыпанными в бочку и, всю зиму не портились и были очень вкусные. Мороз ослаб и снова пошли в школу.
В конце зимы в сельсовет пришло письмо, в котором, нашего учителя, обвиняли в жестокости – во время польского правления в своей деревне. С района поступила просьба дать характеристику нашему учителю. Никто не хотел верить в то, что было написано в письме. И написали, скорее просьбу в защиту учителя, а не характеристику. А письмо, очень, испортило настроение учителю.
Пришла Весна. Отпраздновали Пасху. При новой власти, для нас, ничего не изменилось – не появились ни лошадь, ни телега, и ни чего другого, что нужно было для ведения хозяйства и нормального проживания. Жилище всё больше ветшало, а нового не предвиделось. Мне выбора не было, разве что – кому служить? Предыдущему хозяину или своему крестному отцу? Подумал – у родственника будет лучше, и согласился. Мой крестный, Михаил, жил в Пуще со своим собственным хозяйством и землёй и мечтал стать более богатым. И не только мечтал, но уже немало осуществил в земельном вопросе – путём тяжёлого труда и экономией, буквально, всего: особенно продуктов питания. С той же целью, сеял много гороха. Горох, одну и ту же порцию, два раза варил – сначала сливал жидкость, первой варки и с хлебом кушали, а гущу варили второй раз и кушали всё. Это только один пример. Всё сэкономленное переводил в деньги и покупал землю. Тогда как я нанимался к нему служить – ничего такого я ещё не знал. Договорились об условиях оплаты, и пошёл с ним по новой, для меня, дороге, расстоянием, семь километров – по болотам, лужайкам и лесам, где и должен был пасти коров. После открытого поля, было страшновато и опасно по лесу – босыми ногами, где было немало змей и волков. Ко всему надо было привыкать. Однажды, крёстный приказал мне пасти коров около участка поля, засеянного горохом, и пояснил: «Если будут садиться вороны, бери камушки и бросай на них – не давай им вытаптывать посев»! Я утвердительно кивнул головой, а сам подумал: «Неужели вороны могут вытоптать посев»? Долго ждать не пришлось. Прилетели вороны, начали садиться на гороховый посев. Я подбежал к посеву и, кидая камешки – согнал их. На земле увидел крупный белый горох и я поднял пару горошин. А когда попробовал на вкус – захотелось ещё, а в оправдание подумал: «Всё равно вороны поклюют». И начал собирать в ладошку, не заметив, как подошёл крестный. Он взял за ворот рубашки и вывел меня с посева. Потом, протянул ко мне свою ладонь, и я высыпал ему собранный горох. Он бросил его на поле и ударил меня по щеке: «Я тебе что говорил!? Горох собирать? Или ворон гонять. Придётся сказать твоей маме». Не сказав, больше ни слова – пошёл к своему дому. Я не знал, что и думать: мне было стыдно и обидно – в самом начале службы, такой сюрприз. Искренно пожалел, что не пошёл служить у прежнего хозяина.
Через несколько дней горох взошёл, и я погнал коров в лес и по лужайкам. Трава, мягкая и прохладная, вызывала приятные ощущения и лёгкость. Не хотелось ходить медленно, и при каждом удобном случае; когда надо было остановить переднюю корову – с удовольствием, бежал подпрыгивая. Но, вдруг, пригнул на какой-то пенёк – от боли, упал, а потом схватил обеими руками за больную ступню, и запрыгал на одной ноге. Потом сел и начал осматривать место боли – крови не было, только красное пятно, а в глубине как будто синева. Острая боль прошла, и я начал искать – на что же пригнул. В траве нашёл старый прогнивший, похож на большой палец руки, пенёк. Боль постепенно исчезала, но настроение испортилось. Двигаясь – стал чаще всматриваться в зелёный ковёр, скрывающий неожиданные сюрпризы. Нога ещё болела, и я частенько присаживался на какое-нибудь возвышенное место или бугорок, где не влажно. Стало грустно от одиночества – не с кем поговорить, разве что с коровами. Вспомнился пастух соседа – моего прошлого хозяина. У него, почти никогда не закрывался рот – любил много спрашивать и, сам много говорил, а когда отходил от меня; начинал разговаривать сам с собой. Я постоянно наблюдал, как он, приближаясь ко мне – смотрел вниз и что-то шептал, шевеля губами. Когда я спрашивал, о чём он разговаривал, он, неизменно задавал встречный вопрос: «Когда»? И сколько раз я пытался выяснить или услышать, о чём разговаривал, подходя ко мне – ничего не выяснил. Так я сидя, вспоминал и – вдруг, сильно обожгло мне ягодицу. Быстро, поднявшись, начал осматривать место сидения, а там – кишели мелкие красные муравьи и, снова обожгло промеж ног, и ещё несколько раз. Быстро разделся и начал вытряхивать муравьёв – тщательно осмотрев одежду, снова оделся. В местах укуса появились маленькие беленькие прыщики. Они сильно чесались и дёргались. Поплевав на пальцы, помазал их и стало легче. После того случая – прежде чем садиться, становился на то место и, смотрел, чтобы не было муравьёв. Уже, высоко поднялось Солнце, смешав свои ласковые лучи с ветерком, нежно поглаживало открытые участки тела.
На третий день, после удара о пенёк – образовался нарыв под кожей, и не мог ступать на траву всей ступнёй, а ступал только на пяту или пальцами. Но трава доставала до больного места, и боли не прекращались. Мой крестный, даже не интересовался – могу ли я, хромая и прыгая на одной ноге, пасти коров? Лишь материнское сердце, чётко реагирует на боль родной плоти. Мама пришла проведать меня вовремя. Я пас около той дороги, по которой она шла и, сразу заметила, как трудно мне было бежать ей на встречу. Осмотрев мою ногу, мама пошла до Михаила – просить его, отпустить меня домой, на время, пока заживёт нога. Но ответ был категоричен: «Давай замену». Мама замену дать не могла, обиделась, и мы ушли от крестного на всегда. Так мои, родственные, иллюзии закончились. Домой идти, было далеко, но другого выхода не было. Крёстный не запряг лошадь, чтобы отвести меня. За две недели пребывания дома – нарыв прорвался, рана зажила, и я начал нормально ходить. А в школе прозвенел последний звонок. Учителя вызвали в район и там арестовали. Мне нашёлся другой наниматель – то же в Пуще и звать Михаил и дальний родственник. Дом построен на две семьи – двух сыновей: старший жил в одной половине вдвоём с женой – детей не было, и нанятый пастух. В другой половине – мать-старуха, младший сын с женой и двумя детьми, и я, нанятый пасти коров обоих братьев, а овец – пас пастух старшего брата. Пастбища были просторные и разнообразные: лес, болото, луга и поля. Помогал мне, осваивать все те просторы, старший и опытный сосед хозяина. У хозяина были – девочка два годика и мальчик – пять месяцев. В обеденный перерыв и по вечерам, мне часто поручали присматривать за детьми, и они так привыкли ко мне, что укладывать их спать, должен был только я – мать уже не могла их усыпить: требовали, чтобы укачивал и пел, только я. У меня к ним, такой любви не было. Летом ночи короткие и мне самому хотелось раньше лечь спать. Как мой крёстный экономил на горохе, я уже рассказывал, но нечто похожее случилось и в новой семье, Обычно по утрам вставали рано и старались быстрее изготовить покушать пастуху. Как правило – пекли блины. У меня была привычка – полтора блина кушал без масла, потому что ложки масла мало для двух больших блинов, а с половинкой блина напоследок – очень вкусно. Кушал я так всегда, но однажды мать хозяина увидела, что у меня осталось пол блина, а масла – ложка и, решила, что ложки масла для меня много. Взяла себе блин, решив скушать его с увиденным у меня маслом – подошла к столу, а масла нет: «А где масло»?- «Какое масло»? - спросил я – «Я только что видела – лежала ложка масла». – «Так вы мне его дали – я и скушал его». Старуха разразилась какими-то проклятьями и, «Как это ты мог – сразу, проглотить ложку масла»? Оба, мы смотрели друг на друга озадаченные, таким необычным инцидентом. Я ничего больше не сказал ей – пора была выгонять коров в поле. Я думал – что же случившееся может значить?: жадность, скупость или просто глупость? На этот вопрос ответила жена старшего сына. Она всегда готовила завтрак своему пастуху и видела, как старуха готовила мне. Не выдержав несправедливости, она сказала мне: «Какая скупая старуха! Ты не бойся, требуй, чтобы она тебе лучше кормила». Она же рассказала про тот случай с маслом, моему хозяину, Михаилу. Хозяин был хорошим мужиком. Он извинился за мать и часто сам начал готовить мне завтраки. Сам я никогда не пожаловался бы и ничего не потребовал бы. Когда я освоил все лесные пастбище, тогда мой сосед, часто пас отдельно на своих полях. Коровы проходят за половину дня, длинный путь: по лесу, по кустарникам, мимо болот, заросших травой, местам давно привычным, а мне оставалось только следить за ними и не потерять. Важно тоже, смотреть под ноги, куда ступить, чтобы не повредить их. Но босые ноги трудно уберечь от неожиданных случаев. Были: царапины, проколы, нарывы, синяки; встречались змеи – всё считалось неизбежной пастушьей жизнью. Как в любом деле, нельзя заранее предвидеть, что может случиться. Всю Весну и Лето ходил за коровами по лесу и ни разу, не видел волка, хотя в лесу их было достаточно. Но Осенью, когда появилось много разных грибов – увидел самым неожиданным образом. В тот день, пасли вместе с соседом. Было тепло, тихо, пахло туманом и грибами. Коровы наши не пошли по обычным тропам, а повернули в молодой сосновый лес – в поисках съедобных грибов. Мы не мешали им, лишь сопровождали. Я шёл впереди стада, сдерживая передних, а Леонид шёл позади стада, чтобы не потерять отстающих. Пробираясь сквозь густой молодой сосняк, Наткнулся на лежащую дохлую собаку – так я подумал в начале, даже приготовился зажать нос, но запаха я не услышал, а увидел рану на боку. Хотел пройти мимо, но любопытство победило. Остановился, внимательно присмотрелся – не спит ли? Лежала на боку, растянувшись всеми своими конечностями и хвостом, как мёртвая – «наверно недавно убитая», - подумал я и подошёл, тихонько, со стороны спины. Присел пониже, взял маленькую палочку, и протянул руку, чтобы палочкой сдвинуть плесень с раны и осмотреть её, но, внезапно, я замер от страха – раненый бок поднимался и опускался. Мне сразу стало жарко, особенно в голове: «а что если проснётся и набросится на меня»? Не спуская с неё глаз, как можно тише, отступил назад несколько шагов, и, развернувшись, пустился бежать к Леониду, но он уже бы рядом. Мы, тихо подошли к тому месту, и Леонид сразу опознал волка. Снова, тихонько, отошли подальше – я побежал сдерживать ведущих коров, а он начал искать палку, чтобы ударить спящего волка – испугать его, чтобы он издох от испуга. Передние коровы ушли далеко. Я в начале, бежал, чтобы быстрее остановить их, а потом подал команду. «Куда!? Пере-е-еста»! Корова, переста – так её звали, была всегда впереди и, если её остановишь, то и остальные остановятся. Мою команду услышал и волк. Пока Леонид нашёл, подходящую палку, подошёл на то место – волка уже не было. Так я впервые познакомился, и мирно разошёлся со своим будущим врагом – через два года. А пока надо было пережить много других событий. С каждым днём становилось всё холоднее, особенно по утрам. Ноги становились, всё более, чувствительными ко всему, что лежало на земле, и всё время нужно было выбирать очередное место для каждого шага. Вскоре, пришлось переходить на пастбище, более гладкое и безопасное для ног. То было болото – очень длинное и довольно широкое, а называлось оно – Ройсто. Уже два раза на нём скосили траву и убрали сено – можно было пасти коров. Оно играло важную роль в хозяйстве всех окружающих жителей. Там было всё: сенокосы, пастбище, лоза для корзин, клюква, брусника – всё общее. Были и трудно проходимые заросли кустарников с водой и высокими торфяными кочками, на которых росли, различные деревца и кустики. На другой стороне, против моего хозяина, проживала богатая семья. Состояла она с пяти человек: отец, мать и три сына. Все – высокие, крепкие здоровьем и грамотные. Я часто встречался с двумя младшими братьями, во время выпаса скота с обеих сторон. У них было много сенокосов, пахотной земли и разного скота. Когда-то их дедушка, совсем не пригодную для сельского хозяйства, землю – купил совсем дёшево. Он был очень сильным и, своими руками, а где-то, с помощью лошади, расчистил весь участок от зарослей и, выкорчевал все пеньки, превратив его в плодородное поле и хорошие луга для сенокоса. Новая местная власть, посчитала их слишком богатыми, Послали к ним бедных мужиков и большую часть их урожая, обмолотили и сдали в государственный налог. Их самих и имущество – не трогали.
В районном центре построили военный аэродром. Потом, несколько дней подряд, откуда-то, летели, в небе, надо мной военные самолёты и садились на новом аэродроме. Я никогда раньше не видел столько самолётов и, это новое для меня явление, вызывало тревогу и восхищение. Служба моя закончилась, и я вернулся домой. Сарай, Который нам обещали – лежал во дворе, сложенный в два штабеля. Мы жили в старой хате с потолком, тёмным от дыма и потёков дождевой воды. В щелях стен, около печи и над кроватями водились клопы, изредка их выжигали горящей лучиной, после таких процедур, на стенах оставались чёрные языки от дыма и обугливания дерева. Кровать выносили во двор и ошпаривали кипятком, но через небольшой промежуток времени, они снова появлялись. Сарай, где стояла корова, значительно наклонился, и Витя поставил подпорки со столбиков, чтобы не упал и не придавил корову. Кроме коровы, держали кабанчика, 2-3 овцы и курей с десяток. Кури, ночевали в сарае, когда тепло, а зимой в хате под печью. Всё уже было привычно и особых неудобств не представляло, так как, многие соседи мало чем отличались от нас. Хуже всего было старшему брату, отвечающему вместе с мамой за всё хозяйство, которое было и, которого не было. По-прежнему приходилось выпрашивать орудия труда и лошадь. В результате – вспашка и сев проходили позже, чем у тех, у кого были свои лошади. Запоздалый сев отражался на качестве урожаев, и задевало самолюбие уже взрослого парня. Но надежда на будущее была и, стимулировала желание трудиться. С Украины привозили машинами: ситец, резиновую обувь, пшено, конфеты, мармелад и другие сладости. Вербовали поработать в колхозе. Две девушки завербовались и уехали. Учителя нашего не освободили, а нам прислали учительницу Корень Хану. С приходом Советской власти Евреи были хозяевами положения. Называть их, как раньше – жид, было не безопасно. Если на рынке такое случалось – налетали со всех сторон, хватали обидчика и вели в милицию. За оскорбление могли привлечь к ответственности. Такая возможность, их сплачивала и организовывала.
Мои друзья уже ходили в школу в третий класс. Позже и я присоединился к ним. Хана старалась заслужить к себе любовь и уважение, как и прежний учитель. Была весёлой, вежливой и заботливой; проводила с нами собеседование, читала о новой, предстоящей для нас, жизни. Потом принимала в пионерии и читала лекции на атеистические темы. Использовала предсказания священных книг, а потом опровергала их, как могла. Одна такая лекция стоила ей больших переживаний и чуть не обернулась концом её карьеры. Собрав всех пионеров и желающих послушать в красном уголке и начала читать и комментировать разные страшные предсказания для тех, кто не верит в бога и нарушает священные предписания – грешит и не ходит в церковь. Потом взяла какую-то книгу и зачитала: будут вешать за красные языки, потом подняла глаза, и рукой подёргала за свой красный галстук, завязанный на время проведения лекции, потом начала опровергать другими аргументами, доказывать, что всё написано для запугивания неграмотных, чтобы были покорными и носили деньги, продукты для священников. Но дети этого уже не слышали – им давили шеи «красные языки», и кружились мысли, как от них избавиться? По окончании лекции Хана простилась, пообещав эту тему продолжить в следующий раз, и ушла в свои покои, которые ещё недавно принадлежали прежнему учителю. Мы вернулись в класс, взяли свои портфели и направились к выходу. Проходя мимо стола, кто-то первый снял галстук и бросил на стол. Сразу все остановились, и не сговариваясь, начали снимать с себя галстуки и бросать на стол и побежали к выходу, боясь, чтобы Хана не вернулась в класс. Через час дежурные сельсовета уже бегали по деревне – собирали родителей и детей на общее собрание. Участковый милиционер, выслушав обе стороны – учителя и детей, заявил: «Или все, кто оставил свой галстук возьмут обратно, или я арестую учительницу и отправлю в район». Такое угрожающее заявление участкового, подействовало на всех. Пионеры разобрали свои галстуки, не завязывая их, вышли из сельсовета на улицу. Так закончился необычный инцидент. После того случая, весёлости, Ханы убавилось, а лекции отменили. Хана, чтобы смягчить обстановку, иногда выносила в класс золотой браслет, найденный в том же классе под полами во время его ремонта. Подходила к стене, побелённой мелом, проводила по стене фланелевой тряпицей и не торопясь, натирала браслет до блеска. Потом ходила по проходу класса – показывала и рассказывала, какие украшения носили паны и панночки. А потом аккуратно заворачивала его в ту же тряпицу и куда-то уносила.
Зимой, в праздничные и воскресные дни никто не работал – все отдыхали в семейном кругу или ходили, друг к другу в гости. Молодёжь, собирались в того хозяина, у кого была большая комната свободная. Устраивали различные игры и соревнования. Газет и радио в деревне, ещё не было. Были два телефона – в сельсовете один и в участкового – один. Дни отдыха способствовали обмениваться информацией, выражением своих чувств, друг к другу, и воспоминаний о далёком и близком прошлом. В такие дни я с младшим братом Владимиром просили маму посидеть с нами и рассказать о чём-нибудь. Когда соглашалась, мы садились с обеих сторон мамы, на широкую доску около печи, и слушали. Рассказывала много о разном, о том что сама запамятовала и что её родители рассказывали ей: о панщине, о Шведах, набегавших на деревню и мучивших людей, о немцах расквартированных в деревне, первой мировой; о своих родителях, братьях и сёстрах. Вспоминала о своём девичьем возрасте – чем занималась и как проходила её молодость. У неё было много поклонников – полюбивших её, но она всем отказывала. Потом все поженились и, пришлось самой искать мужа, которого уже нет, а те, что сватались, живут хорошо, и каялась в своих ошибках, жалея больше нас, чем себя.
Как бы долго зима не продолжалась, трудно было маме и сестре – за зиму успеть напрясть пряжи, для себя и помочь тем, кто нам помогал с лошадью, и инвентарём. В хате зимой было холодно ходить, без обуви, по глиняному полу. Обувались только на улицу. У меня часто воспалялись гланды. В таких случаях – мама брала перо с хвоста курицы и ощипывала его до самой верхушки, макала в раствор йода, и мазала в горле воспалённые места, и обматывала шею платком до тех пор, пока перестанет болеть. Когда бывали воспаление лёгких – намачивала один конец полотенца в холодной воде, подымала рубашку мне на голову и быстро обматывала вокруг, начиная с мокрого конца. Укладывала в постель и очень тепло укрывала, чтобы хорошо употел – через сутки я уже был здоров. В ту зиму проходила эпидемия кори. Володя и я тоже заболели корью. Володя болел очень тяжело. При высокой температуре и почти ничего не кушал. Болезнь дала осложнение на почки и лёгкие – сказал врач после анализа мочи, и дал флакончик сиропа с запахом аниса, от кашля. Я болел легко, спал вместе с Володей и, укрывал его, когда он раскрывался. Он бредил, а температура была сорок один градус. Это было в конце зимы и в начале 1941 года. Очень тяжёлым стрессовым ударом была его смерть. Но время, не может остановиться, ни перед каким горем. Что бы, не случилось, надо успевать, чтобы всё сделать в нужное время. Наступила Весна, продолжали ходить в школу. Я дружил с Константином и Владимиром – были неразлучными друзьями. Однажды мы не выучили таблицу умножения – из-за игры с мячом. Хана, всех нас троих оставила после урока, чтобы выучили таблицу умножения. Все ученики ушли домой и Хана тоже в свои комнаты, а мы серьёзно начали штудировать задания. Потом Константин подошёл к окну и толкнул раму окна – окно открылось, он повернулся к нам и предложил сбежать через окно; хотя и двери не были закрыты, но мы, не раздумывая, согласились. «Вы вылезайте первыми, а потом я, и закрою окно». Так как он был выше нас ростом, а с улицы, окно высоко, то нам показалось, предложение естественным. Когда мы вылезли за окно, он оглянулся в класс, потом повернув голову к нам; махнул нам рукой – чтобы бежали, а сам начал закрывать окно со средины. Нам ничего не оставалось делать, как бежать. На второй день Хана зашла в класс, и все, как обычно встали: поприветствовала нас, положила свои бумаги на стол, и скомандовала: «Морук и Ришкевич! Возьмите свои портфели, идите домой, а вы дети садитесь»! Мы, в недоумении, молча, вышли и пошли. Пройдя метров 200, услышали зов: «Морук! Морук! Мы оглянулись. «Морук, вернись! А ты иди домой»! Выдворив нас из класса, скоро вспомнила, что Володя Марук – сын председателя сельсовета, и выбежала, чтобы вернуть его. Володя вернулся, а я ушёл, размышляя, что же будет дальше. Мама не ругала и не огорчалась, - «Я прожила без школы, и ты тоже проживёшь», - успокаивала меня. Но я всё время ждал, что кто-то должен меня вернуть в школу – но всё напрасно. Учебный год закончился, а обо мне ни слова, связанного со школой. Тем временем, я уже пас свою корову, и несколько соседских. Границы пастбищ были неограниченны – от побережья Немана, до просторов Пущи. Приятнее всего было пасти вдоль Немана – старые смешанные леса, и чистые мягкие луга, между лесом; близость речной прохлады, создавали идеальные условия для лёгких и для ног.
В начале лета, распространялись слухи, что немцы быстро завоёвывают своих соседей – европейские страны. Но чтобы немцы пришли к нам – никто не верил, больше верили в известную фразу – мы их шапками закидаем! Начало войны, было, как гром, среди ясного Неба. Был у нас базарный день, светило ясно Солнце, и многие поехали и пошли на базар, который располагался не далеко от аэродрома. Я пас коров около самого Немана и, вдруг увидел, далеко над лесом, начали появляться клубочки дыма, а потом звуки разрывов снарядов услышал; и увидел, самолёты, низко летящие, в сторону аэродрома. Над аэродромом сделали круг и, начали пикировать вниз, и снова, подниматься вверх, заходя на следующий круг. После поднялись клубы дыма и послышались пулемётные очереди, а самолёты, сделав второй круг, снова начали поджигать, стоящие там наши самолёты. Когда повернули на Запад, снова в Небе, высоко над самолётами, захлопали серые шары из дыма и, всё стихло. Я подумал – может военные учения проводят. Но, через час ехали и бежали наши мужики с базара, взволнованные и перепуганные. Они отлично видели, как самолёты с чёрными крестами под крыльями, расстреливали и жгли стоящие самолёты, и не один не поднялся в воздух. Потом пришло неофициальное сообщение, что начальник аэродрома был предателем и, за час до налёта немецких самолётов, улетел на самолёте в сторону польской границы. В тот день все были взволнованы началом войны. А мама вспомнила про свою, хорошую знакомую еврейку живущую, не далеко от церкви, где они и познакомились. Ещё весной, помолившись в церкви, мама зашла к ней проведать. Жила она в большом доме, около дома большой хороший сад. Она всегда передавала нам, через маму, какие-нибудь лакомства. В ту последнюю встречу, она тоже передала конфеты и бублики, а мама тогда заметила на её лице – какую-то грусть и неуверенность и мама попросила её рассказать о своих проблемах – она согласилась, и даже сама хотела рассказать, но пока не решалась. И вот в первый день войны, мама про неё вспомнила и начала рассказывать мне. Еврейка не только верила в бога, но и книг много священных прочитала, не только еврейских, но и православных. А прочитала она в тех книгах о двух предстоящих мировых войнах – о второй и третьей мировой войне. Она вычитала то, что может никто другой не мог прочитать. Она, сказала, что во второй мировой войне, погибнут половина еврейского населения на Земле, а в третьей мировой войне – погибнут все Евреи и, государство еврейское перестанет существовать. По тому у неё и настроение такое. Мама даже слёзы вытирала, когда рассказывала мне.
На второй день начала войны, уехали с деревни, участковый и учительница, Хана, оставив после себя кучу бумажного хлама. Наступило временное безвластие, а за ним следом – беззаконие, хотя официально законов никто не отменял. Просто законы стали беззащитными. Начали громить конторы, базы, склады, магазины и всё, что было некому защищать. Некоторые решили, что настало подходящее время заготовить леса на дом или сарай, как бы забыв о войне. К маме пришла подруга, тоже вдова, и сообщила, что на спирт базе, все беспрепятственно набирают спирта, кто, сколько может набрать. Набирают вёдрами, как воду. За спирт можно было бы нанять и сделать что-нибудь по хозяйству. Поговорили, взяли какую-то посуду, и пошли за спиртом. Там увидели жуткую картину: к большим чанам стояли длинные очереди, а из кранов беспрерывно лился спирт; некоторые взобравшись по лестнице на чаны, черпали вёдрами как воду с колодца и везде пьяная брань, Мама с подругой набрали, по очереди, спирта, и пробираясь по разбросанным разбитым деревянным ящикам, случайно, наступила на гвоздь, и сильно поранила ногу – потом долго мучилась пока с помощью того же спирта, заживляла рану.
Через две недели, после внезапного нападения, появились первые колоны немцев. Впереди, ехали на мотоциклах с колясками и, без колясок. Потом машины с солдатами, и гружёные повозки. Дальше, лошади тянули пушки, тяжелые пулемёты, гаубицы – в пару, в четверо, и даже в шестеро, были в упряжке. Лошади большие толстоногие, мы, раньше, таких не видели. Дорога проходила у подножья песчаной горы, и сама дорога была песчаной – вскоре стала не проездной. Рядом был склад материала с различного кустарника. Весь тот материал переносили на дорогу и укладывали в глубокие колеи, и снова началось движение. Но, вскоре весь, вложенный материал перемололи колёсами, и снова дорога, стала не проездной – движение прекратилось. Тогда, вся колона немцев, двинулась по улице деревни, но так как конец улицы заканчивался тупиком – колона двинулась через наш широкий двор, огород и на дорогу. Шли большими колонами с небольшими перерывами. Одна, колона немцев, остановилась на протяжении всей деревни. Любопытные наши граждане, стояли около хат, ворот и заборов. Немцы весёлые, подходили к мужикам, что-то говорили и угощали сигаретами, а детей сахаром и, давали сахар своим лошадям. Некоторые немцы, раздевались до пояса и довольные – обливались холодной водой, а другие играли на губных гармошках. И вдруг, всё изменилось – по дворам начали кудахтать куры, издавая истошные звуки, В наш, покосившийся сарай зашло много курей, наших и чужих. Один немец взял большой рыболовецкий сак, и стал у дверей с наружи, а другой немец, зашёл в сарай – куры начали вылетать через голову немца, но он поднял сак выше, и две курицы влетели в сак. Он ловко поймал их за шеи, отбросил сак в сторону, крепко сдавил, меж пальцами, шеи курей и, подняв их вверх – резко, дёрнул вниз, и куры покатились по двору, а головы, оставшиеся в руках, отбросил в сторону. Не успев досмотреть, что же будет дальше, как раздался пронзительный визг кабана, и следом – женский вопль. Я выбежал на улицу и увидел – один немец, накинув петлёй верёвку на шею кабана, а другой, вцепился руками за уши кабана, и тянут по улице, а мамина подруга, Ганна, держит кабана за заднюю ногу и тянет к себе, выкрикивая, при этом, всевозможные проклятия. Немцы, под общий хохот других немцев, продолжали тянуть, не обращая внимания на смеющихся немцев и не отталкивая Ганну. Немец, тянувший за уши, отошёл в сторону, а второй, продолжал тянуть, и Ганна тоже тянула к себе. Но силы были не равные, и кабан был уже задушен. Ганна обессиленная, упала на землю – спина её дёргалась от рыданий. Поднявшись, продолжала плакать и проклинать. Не далеко стояла кухня. Там же, привлечённые женщины обдирали перья с обезглавленных курей и разделывали кабана. К вечеру, всё награбленное, было в немецких солдат в животах, подпоясанных широкими кожаными ремнями с надписью – мы с Богом и Бог с нами. После ухода немцев – один такой ремень я нашёл, или потеряли или специально оставили. На второй день тоже шли колоны пехоты на машинах. Был солнечный жаркий день. В полдень, на протяжении всей деревни, все машины остановились. Курей и свиней никто не ловил. Все оставались на своих местах, стараясь спрятаться от жарких солнечных лучей. Люди не прятались, а с любопытством наблюдали за их поведением, и за военной техникой. Вдруг поднялся непонятный гвалт – все вскочили на ноги и схватились за оружие. Солдаты, стоявшие на машинах, направили автоматы в сторону ржаного поля, и несколько солдат побежали туда. Вскоре, вывели двух молоденьких русских, уже бывших, солдат – без оружия и ремней со скатанными через плечо шинелями, и посадили на землю спиной к забору. Сначала, любопытные немцы, подходили, смотрели на них, обменивались мнениями, уходили, приходили другие, но не смеялись над ними и не трогали. Потом один немец принёс два куска хлеба и дал им в руки. Они сидели, опустив глаза и не торопясь, кушали, не обращая никакого внимания на окружающих. Никто их не допрашивал – подъехала бортовая машина, посадили их в кузов, и повезли за деревню в молодой сосновый лес. Через несколько минут послышалась автоматная очередь и сразу вторая короткая очередь. Наши люди начали расходиться по домам. Я тоже ушёл, размышляя о происшедшем. Утром мама приказала Виктору, пока нет немцев, закопать столб возле хаты – чтобы не растянули сени, пристроенные к хате. Один раз уже зацепили и чуть не растянули. Витя не хотел, говорил, что нельзя закапывать, но мама настаивала, чтобы закопал. И столб, в два метра высотой, закопали, и дорога стала не проезжей, тому что, с другой стороны дороги, оставался другой крепкий столб, оставшийся от бывших ворот. Надо было его выкопать, и всё было бы нормально – никто об этом не подумал. Вскоре послышался в дали, гул моторов, и мы спрятались в хату. Первая машина, подъехав к столбу, остановилась. Послышались сердитые голоса – дверь распахнулась, и в хату вошёл офицер. Быстрыми шагами, с гортанным лаем, подошёл к маме, схватил её за руку и потянул во двор. Мы все побежали за ней. Немей тыкал пальцем то в маму, то на столбик, продолжая кричать по-немецки. Потом выхватил из кобуры пистолет, приставил его к маминому л
